И мы умолкли. Довод был вполне основателен. По улицам шел плотный поток машин, и я не знала, куда везет меня Ориоль, но была с ним и считала, что и этого вполне достаточно.
— Имей в виду, что у меня нет никаких отношений с Артуром. — Не знаю, почему мне захотелось сказать это. — Он утверждает, что может продать предметы, составляющие сокровище, и будто имеет на них такое же право, но готов договориться…
— Это сокровище моего отца, — резко оборвал меня Ориоль. — Если отец не хотел идти ни на какие условия, не приму их и я.
Меня удивила его категоричность. Ориоль словно спрашивал меня: «Ты со мной или против меня?» Вникнув глубоко в ситуацию, я вспомнила слова Артура о кровавом долге. Подумав о том, что дело с сокровищем может завершиться очень скверно, я вздохнула. Я лишь надеялась, что трагедия не коснется семейств Бонаплата и Буа, как коснулась их много лет назад.
ГЛАВА 37
Густой сосновый лес подошел прямо к пляжу, грунт здесь состоял из тончайшего песка и в отдельных местах был покрыт ковром из иголок, упавших с деревьев. Когда мы приехали, на песке у воды, в нескольких метрах от растительности, горел костер. На портативных столах стояли тарелки с пирожными, напитки и бумажные стаканчики, но стульев не было, и собравшиеся, человек шестьдесят, сидели на земле. Все они приветствовали Ориоля, он явно пользовался популярностью в этой среде. Люди пили, разговаривали, и Ориоль вступил в дискуссию, которую вела группа кричаще одетых людей. Они обсуждали план мероприятий в одном заброшенном доме, который, как мне показалось, захватили силой. Это называлось у них «окупар». Ориоль вел спор на повышенных тонах — как лидер. Даже не верилось, что этот человек лишь несколько часов назад был в костюме, галстуке и в белой мантии, украшенной красным крестом ордена тамплиеров. Поскольку я никого не знала и мне нечем было заняться, я сидела и слушала спор, хотя он мало интересовал меня. Если не считать того, что во мне заговорил адвокат, которому хотелось сказать им, что «окупар» — это уголовное преступление. Как это они не знали! Ерунда! Уж если вербена, по замыслу Ориоля, должна быть именно такой, я готова.
В этот момент девушка, сидевшая рядом со мной и принимавшая участие в разговоре, передала мне сигарету, казалось, уже побывавшую во многих руках, скрученную вручную, с дымящимся концом. Второй без фильтра, был измочален и обслюнявлен. Я изобразила приветливую улыбку и сказала:
— Спасибо, не надо.
Потом присмотрелась к девушке. Служба безопасности любого приличного аэропорта ни в коем случае не пропустила бы ее. На одной мочке уха у нее висели многочисленные сережки; на бровях, в носу и на подбородке был пирсинг. Мне подумалось, что, наверное, еще несколько таких металлических изделий украшают наподобие обойных гвоздей ее потаенные места. Но и девушка стала присматриваться ко мне. Это был взгляд сверху вниз. Она взирала на меня, подбоченясь, посасывая сигарету с марихуаной и табаком, которую удивительно ловко удерживала на губах. Окончив осмотр, девушка отнесла меня к совершенно определенной категории и, не ответив мне на улыбку, словно пикой пронзила вопросом:
— А тебя, тетка, откуда принесло?
Ориоль не предупредил меня, с какими людьми мы встретимся и как следует одеться. И мне стало ясно, что дисгармонию в празднество внесла именно я, а не моя неожиданная оппонентка. Она смотрела на меня так, как посмотрела бы на нее я, явись она на мой день рождения в квартиру на Манхэттене.
Мой «дружок» потерял интерес к ученой дискуссии и взглянул на нас с откровенной улыбкой. Казалось, Ориоль получал удовольствие, ибо, по его мнению, я получила заслуженное наказание за то, что навязала ему той ночью свое общество. Впрочем, если бы Ориоль и предупредил меня, я не отыскала бы в своих чемоданах ничего такого, что послужило бы для меня камуфляжем в столь необычной обстановке.
— Ну… — пришлось мне соврать, — я в Барселоне с визитом.
— Туристка! — воскликнула она. Ориоль между тем взял у нее окурок и намеревался дать ей нахлобучку. — Какого хрена нужно здесь этой трахнутой туристке?
Я довольно агрессивна, когда в этом бывает нужда или когда меня провоцируют, но в тот момент я испугалась и смотрела на Ориоля, хотя знала, что он не станет мне помогать. От этого мне захотелось испариться. Но в этот момент по другую сторону костра забарабанили сразу несколько индейских барабанов, вскоре к ним присоединились еще несколько, а потом еще. Моя оппонентка потеряла ко мне интерес и, отобрав у Ориоля свой окурок, занялась чем-то другим. Подобным же образом ученый спор относительно «окупар» министерством социального обеспечения дома, который раньше стоял пустым, а теперь был переполнен обитателями, прекратился из-за поднявшегося шума и неспособности докладчиков по этой причине донести до сознания остальных очередную утопию. Люди продолжали сидеть, и, к моему удивлению, появилось еще несколько ударных инструментов. Инструменты были почти у каждого, и все хлопали в ладоши, отбивая все ускоряющийся ритм, который в конце концов стал неистовым.
Из-за этого грохота не было слышно морского прибоя, а костер бросал вверх языки пламени, образуя венец из искр. Искры, устремляясь вверх, превращались в мимолетные звездочки, поддельный фейерверк из сосновой смолы. Это было красиво, и мне казалось, что я попала в иную цивилизацию, в иной мир. Одна девушка с несколькими косичками, в нижней сорочке и длинной облегающей юбке, поднялась и, словно в трансе, начала покачивать плечами и бедрами в такт бешеному ритму, который отбивали собравшиеся. Ее силуэт четко вырисовывался на фоне пламени, и она походила на языческую жрицу, на танцующую морскую нимфу, которая по ночам заманивает моряков на огонь. Она напомнила мне мою подругу Дженнифер на наших нью-йоркских вечеринках. И подобно ей, эта девочка, задавая ритм своими бедрами, приводила празднество к апогею. Происходит одно и то же, — с удивлением думала я, — что в Нью-Йорке, что здесь, только здесь на каком-то пещерном уровне, без электрического освещения. Те, кто не отбивал ритм на барабанах, танцевали, и ночь превратилась в некий шаманский ритуал. Я заметила, что массовый психоз захватывает и меня и мое тело движется так же, как и у них. И тогда воздух прорезал пронзительный звук, который проникал внутрь, и если отбиваемый ритм заставлял двигаться мои ноги, то этот звук произвел какое-то движение в моей душе.
— Это «гралья», — пояснил мне Ориоль до того, как я вытащила его танцевать.
Мне было все равно, как назывался инструмент, — его звук был заразителен. Возбужденная, я далеко отбросила туфли, почувствовала себя троглодиткой и с восторгом присоединилась к танцу.
Не знаю, долго ли мы танцевали. Мои босые ноги тонули в песке, который казался мне холодным. Песок тормозил движение ног и одновременно массировал их. Лица сияли от света и тепла, исходивших от костра, а над нами торжественно и благосклонно простиралось звездное небо, время от времени расцвеченное огнями далекого фейерверка.
Постоянным партнером в танце Ориоль не был и переходил от одного к другому, танцевал как с мужчинами, так и с женщинами, как с отдельными людьми, так и с группами. Это была одна из форм общения. Внимательно наблюдая за ним, я видела, что постоянного партнера у него нет, ни мужчины, ни женщины (по крайней мере среди собравшихся). Хотя мне казалось, что перемещается мой приятель от одной группы к другой и поддерживает отношения с большим числом людей самого разного толка. Костер угасал, барабанный бой утихал, и я увидела, как Ориоль взял одного парня за руку и шептал ему что-то на ухо. Паренек улыбался Ориолю, и у меня екнуло сердце. Несмотря на выпитое белое шипучее вино, которое подавали в пластиковых стаканчиках, и эйфорию, порожденную ритмическим танцем, я не пропускала ничего из того, что там происходило, и замечала, как однополые и разнополые пары углублялись в сосняк с пляжными полотенцами, несомненно, служившими им подстилками на песчаном или хвойном брачном ложе.
