– Все это очень хорошо, Элси. Не возражаете, что я вас так
называю – Элси? Такое чувство, будто знаю вас целую жизнь.
– Ну что вы! Конечно, Элси. – Она вскинула голову.
– Очень хорошо, мисс Батт. – Он взглянул на нее. – Очень
хорошо, говорю я. Но муж, он не мог этого перенести, так ведь?
– Да, как-то он очень рассердился, – согласилась Элси. – Но
если хотите знать, он был тогда болен. И вскоре, знаете, умер.
– Припоминаю, какая-то странная была причина, верно?
– Что-то японское это было… да, новая кисточка для бритья.
Неужели они такие опасные? С тех пор мне все японское не по вкусу.
– «Английское – значит лучшее», – вот мой девиз, –
нравоучительно произнес сержант О’Коннор. – И вы, кажется, говорили, что он
поссорился с доктором?
Элси кивнула, наслаждаясь оживающими в ее памяти
скандальными сценами.
– Ну и ругались они тогда, – сказала она. – По крайней мере,
хозяин. А доктор Робертс был, как всегда, спокоен. Только все твердил:
«Глупости!» и «Что вы себе вбили в голову?»
– Это, наверное, было дома?
– Да. Она послала за ним. А потом она и хозяин крупно
поговорили, и в разгар ссоры явился доктор Робертс. Тут хозяин и обрушился на
него.
– Что же именно он сказал?
– Конечно, считалось, что я ничего не слышу. Все это
происходило в спальне у миссис. Ну, а я, раз что-то стряслось, взяла совок для
мусора и принялась мести лестницу: надо же быть в курсе дела.
Сержант О’Коннор искренне одобрял такое решение, размышляя,
какая удача, что к Элси обратились неофициально. На допросы сержанта О’Коннора
из полиции она бы с добродетельной миной заявила, что ничегошеньки не слышала.
– Так вот, говорю, – продолжала Элси, – доктор Робертc, он
вел себя тихо, а хозяин все время кричал.
– Что же он кричал? – снова спросил О’Коннор, подступая к
самой сути.
– Оскорблял его всячески, – сказала Элси, явно смакуя
воспоминания.
– Как, какими словами?
Да когда же эта девица скажет что-нибудь конкретное?
– Ну, я мало что разобрала, – призналась Элси. – Было много
длинных слов: «непрофессиональный подход», «воспользовался» – и другие подобные
вещи. Я слышала, как он говорил, что добьется, чтобы доктора Робертса
вычеркнули из… из Медицинского реестра.
[83]
Что-то в этом роде.
– Правильно, – сказал О’Коннор. – Напишет жалобу в
Медицинский совет.
– Да, вроде так он и говорил. А миссис продолжала кричать в
истерике: «Вы никогда обо мне не заботились. Вы пренебрегли мной. И оставьте
меня в покое!» И я слышала, как она говорила, что доктор Робертс – ее добрый
ангел. А потом доктор с хозяином прошли в туалетную комнату и закрыли дверь в
спальню. И я слышала, он прямо сказал: «Любезный мой, неужели вы не отдаете
себе отчета в том, что ваша жена – истеричка? Она не понимает, что говорит.
Сказать по правде, это трудный и тяжелый случай, и я бы давно бросил им
заниматься, если бы не считал, что это про… про… – ну такое длинное слово, –
противоречит моему долгу». Вот что он сказал. Еще говорил он, что нельзя
переходить границы, да еще что-то, что должно быть между доктором и больным.
Так он немного успокоил хозяина, а потом и говорит: «Знаете, вы опоздаете на
работу. Идите лучше. И обдумайте все спокойно. Мне кажется, вы поймете, что вся
эта история – ваше заблуждение. А я помою тут руки, перед тем как идти на
следующий вызов. Обдумайте все это, старина. Уверяю вас, виной всему –
расстроенное воображение вашей жены». Ну а хозяин в ответ: «Не знаю, что и
думать». И вышел. И, конечно, я тут вовсю подметала, но он даже не обратил на
меня внимания. Я вспоминала потом, что выглядел он плохо. Доктор же довольно
весело насвистывал и мыл руки в туалетной комнате, куда проведена и горячая и
холодная вода. Вскоре он вышел, саквояж в руках, поговорил со мной любезно и
весело, как всегда, и спустился вниз, довольно бодрый и оживленный. Так что,
выходит, за ним наверняка греха нет. Это все она.
– А потом Краддок заболел сибирской язвой?
– Да я думаю, она у него уже была. Хозяйка ухаживала за ним
очень, но он умер. На похоронах были такие восхитительные венки.
– А потом? Доктор Робертс приходил потом в дом?
– Нет, не приходил. Ну и любопытный! Что это вы так на него?
Я вам говорю, ничего не было. Если бы было, он бы на ней женился, когда хозяин
умер, ведь верно? А он так и не женился. Не такой дурак. Он ее хорошо раскусил.
Она, бывало, звонит ему, только все никак не заставала. А потом она продала
дом, нас уволила, а сама уехала за границу, в Египет.
– И вы за все это время не видели доктора Робертса?
– Нет. Она – да, потому что она ходила делать эту, – как это
называется? – дезактивацию, что ли… ну, против брюшного тифа.
[84]
Она
вернулась, у нее потом вся рука разболелась от этого. Если хотите знать, он
тогда и дал ей ясно понять, что ничего не выйдет. Она ему больше не звонила и
уехала очень веселая, накупила кучу платьев, и все светлых тонов, хотя была
середина зимы, но она сказала, что там жара и все время будет светить солнце.
– Правильно, – подтвердил сержант О’Коннор. – Я слышал, там
иногда бывает очень жарко. Она ведь и умерла там. Я думаю, вам и об этом
известно?
– Нет. Неужели? Вот не знала. Надо же представить такое! Ей,
может быть, было хуже, чем я думала, бедняжечка! – сказала Элси и со вздохом
добавила: – Интересно, куда подевались эти ее восхитительные наряды? Там они
все чернокожие, им эти платья ни к чему.
– Я понимаю, что вы нашли бы им применение, – сказал сержант
О’Коннор.
– Нахал! – возмутилась Элси.
– Что ж, вам больше не придется терпеть моего нахальства, –
сказал сержант О’Коннор. – Фирма посылает меня по делам.
– И далеко отправляетесь?
– Наверно, за границу, – сказал сержант.
Элси скисла.
И хотя она не знала известного стихотворения лорда
Байрона
[85]
«Я не любил газели милой…», оно очень точно отражало в данный момент
ее настроение. Она подумала: «Смешно, по-настоящему привлекательные мужчины
всегда готовы сбежать в любую минуту. Хорошо, что у меня есть Фред».
