– Валяй, – пожал плечами Самыгин.
Лабутный влез на трибуну, вцепился пальцами в ее лакированные бока и, свирепо оглядев зал, крикнул:
– Ладно, чего уж там! Я всегда стоял за правду. Добрая анкета, делегат съезда. А у нас в цехе что вытворяет? Братва из столярного не даст соврать. Даю информацию: сегодня товарищ Рябинин поставил комсомольцев и прочую молодежь цеха в зависимость от старых рабочих, а значит – от реакционного завкома, что является предательством интересов ячейки…
Зазвонил колокольчик Самыгина.
– Суть замечаний ясна, спасибо, Ваня, – прервал он Лабутного.
Тот покраснел как рак, буркнул что-то и спустился в зал.
– О предложении начальника «столярки» создать бригады под руководством стариков, думаю, всем уже известно, – проговорил Самыгин. – Мое мнение: пусть Рябинин работает. Цыплят, как говорится, по осени считают, вот осенью и спросим. О столкновениях Лабутного с завкомом и с ветеранами тоже все в курсе, вопрос не новый. Повторю сказанное мною месяц назад: хватит, Ваня, искать врагов! Вы свободны, товарищ Рябинин. Предлагаю вынести резолюцию о готовности ячейки к съезду партии и обязательной помощи столярному цеху в подготовке зала губкома. Прошу голосовать! Кто «за»?
Поднялся лес рук.
– Единогласно! – отчеканил Самыгин. – Собрание считаю закрытым.
Комсомольцы встали и дружно запели «Интернационал».
* * *
По окончании гимна начали расходиться. К Андрею подошла блондинка из президиума, та, что спрашивала об отношении к оппозиции.
– Вас интересует Маяковский? – заглядывая в глаза, спросила она.
– В каком смысле? – не понял Рябинин.
– У нас после собрания – диспут, обсуждение последних стихов поэта, – пояснила девушка. – Хотите присутствовать?
– Может быть.
Она широко улыбнулась:
– Сейчас перекур до половины восьмого, затем приступим. Будет человек пятнадцать. Кстати, меня зовут Виракова Надежда, – девушка подала ладонь дощечкой.
– Очень приятно, – пожал руку Андрей.
Мимо пронесся Самыгин, кивнул на ходу:
– Рябинин, пойдем перекурим!
Они вышли в фойе, где уже толпились курильщики. Усевшись на свободный подоконник, затянулись папиросами.
– Крепкий орешек, Лабутный? – спросил Самыгин.
Андрей снисходительно улыбнулся:
– Вовсе нет. Таких горлопанов я на фронте попросту расстреливал. Опыт есть.
– Серьезный ты мужик, Андрей Николаевич! – нахмурился Самыгин.
Рябинин устало вздохнул:
– Я, Саша, не в бирюльки играл, и хотя здесь не фронт, работать Лабутного сумею заставить, а анархию его оставлю для диспутов.
– Только не перегибай, – Самыгин примирительно похлопал Андрея по плечу. – Ванька неплохой, шальной немного.
Он взглянул на часы:
– О-о, мне пора! Надо провести занятия по истории марксизма. Ты на диспут остаешься?
– Интересно послушать.
– Давай, включайся в работу. Завтра увидимся!
Они попрощались, и Самыгин побежал вниз по лестнице.
Комсомольцы бросали окурки в чугунные плевательницы и входили в зал.
* * *
В двадцатые годы устраивалось множество диспутов. Дискуссии разрывали партию. Споры партийных группировок скорее напоминали войну – шла борьба за власть. Простой народ, объединенный во всевозможные союзы, спорил на более невинные темы, казавшиеся тем не менее острыми и злободневными.
Сам диспут как таковой был выражением духовной жизни, причем «правильной», пролетарской. Спорили о литературе, об «общих вопросах культуры», о танцах, классовой морали, исторических событиях, моде, религии, достижениях науки. Нередко поднимаемые на диспутах темы были совершенно недоступны по уровню интеллекта спорщикам. Однако это не считалось недостатком, главное – выражение мнения, позиция. Позиция могла быть абсурдной, но если она имела широкую поддержку, принималась как доказанная и неоспоримая.
До поры до времени властям диспуты нравились. Они были эфемерной свободой слова и способом регулирования общественного мнения – ведь каждое «неправильное» мнение подавлялось, причем самими же дискутирующими. Инакомыслящие отщепенцы «засвечивались» и попадали в изоляцию.
Споры крестьян о преимуществах артели над совхозом не так интересны, как популярные споры литераторов о формах искусства или комсомольские диспуты-суды. Кого они только не судили! Судили за мягкотелость Дон Кихота и самого Сервантеса, «запутавшуюся в собственных предрассудках, падшую мадам Каренину», судили всех «недалеких» и «политически неграмотных» книжных героев, выражали «общественное мнение» по поводу газетных статей, мнение, в большинстве своем так и оставшееся неизвестным авторам.
Во всем «действе» был большой элемент игры. Комсомольцам нравилось играть в судейских – вершителей судеб бессловесных, зачастую несуществующих обвиняемых. Они не наигрались в детстве, ибо его не было. Детские годы пронеслись в кровавом вихре междоусобной бойни – не до игр было. Когда наступили мир и успокоение, вышла из тайников души неизрасходованная энергия детских желаний.
Сторонники диспутов были чрезвычайно любознательны. Сознательная молодежь и комсомольцы поглощали горы литературы. Читали не только обязательные газеты, но и множество книг и журналов различного толка. Иногда они не понимали прочитанного, многое не доходило до их сердец. В таком случае решали проблему весьма просто: «А что бы на это сказал Маркс? Или Ленин?» Рылись в цитатах, спрашивали у партийных авторитетов и – составляли свое мнение!
* * *
Собравшиеся на диспут в «Красном зале» комсомольцы уселись кружком. Диспут не обещал быть горячим, скорее ознакомительным. Обсуждалось последнее стихотворение Владимира Маяковского «Комсомольская».
Публике был предъявлен московский альманах, напечатавший произведение. На вопрос «Кто читал?» откликнулись немногие – альманах был свежим.
Кудрявый малый вызвался декламировать. Найдя нужную страницу в журнале, он встал и начал читать весьма торжественно, благо само стихотворение было весьма патетичным.
Андрей услышал его впервые – агрессивное, порывистое, зажигающее:
…Строит,
рушит,
кроит
и рвет,
Тихнет,
кипит
и пенится.
Гудит,
говорит,
молчит
и ревет
Юная армия —
ленинцы.
Мы – новая кровь городских жил,
Тело нив,
ткацкой идеи нить,
Ленин – жил,
Ленин – жив,
Ленин – будет жить…
На строчке «Ленин ведь тоже начал с низов, – жизнь – мастерская геньина…» декламатор сбился, «мастерскую геньину» он прошел тяжеловато, явно не понимая смысла. Ах, Владимир Владимирович, мастер словесных выдумок!
