Подскочил радушный мэтр, проводил к столику. Тут же подбежал официант в жилетке и преподнес Андрею меню.
– Меню, милейший, вначале следует подавать даме! – удивленно фыркнул Рябинин.
– Манеры исчезли вместе с титулами! – расхохоталась Полина и приняла меню.
Официант подобострастно скалился. Полина листала книжицу, продолжая похохатывать и бормоча под нос что-то о вневременной прозорливости Цицерона. Наконец объявила:
– Так! Мне, будьте любезны, белое кахетинское и запеченную форель.
Андрей выбрал пару салатов и бифштекс. Записав заказ, официант наклонился к уху Рябинина и спросил:
– Просим извинения, гражданин, вы, случайно, не член профсоюза «Нарпита»? «Нарпитовцам» у нас скидка – восемь процентов.
Андрею захотелось рявкнуть любимое им, отцовское: «Пшел вон!», но он сдержался, отослал официанта жестом руки.
– Андрей! – привлекла его внимание Полина. – Знаете, кого вы мне напоминаете? Робинзона, привезенного домой после долгих лет дикарской жизни. – Ее глаза смеялись, и Андрей подумал, что даже в огромной толпе сумел бы без труда найти их.
– Полина, давайте на «ты», – вдруг предложил он.
– Ну давайте, – легко согласилась она и добавила, – хотя на «вы» романтичнее.
– Нет уж, романтичная, пожалуй что ты, Полина; я – скорее демократичный, – рассмеялся Андрей, оглядывая рукава своей рубахи. – По-моему, мы несколько необычно смотримся вместе.
– Тебе не нравится мой гардероб? – растерялась она.
– Что ты, твой туалет восхитителен, это я не соответствую.
– Пустяки, обживешься, – успокоилась Полина. – А если серьезно, свой геройский френч спрячь и купи нормальный костюм. Думаю, зарплата начальника цеха на «Ленинце» приличная.
– Семьдесят рублей. Как говорится, жить можно.
– Давай-ка подберем тебе одежду! – оживилась Полина. – Походим в день зарплаты по магазинам, хорошим портным. У тебя классный типаж, тебя стоит модно приодеть.
– Под твоим руководством – куда угодно.
Принесли вино.
– Хотелось бы выпить за наше знакомство. Я ему очень рад, – Андрей поднял бокал.
– Я тоже рада. За тебя!
– И за тебя, Полина!
Оркестр, бренчавший доселе что-то вроде кадрили, заиграл аргентинское танго. Рябинин поднялся:
– Разрешите вас ангажировать? – Он с поклоном предложил руку Полине.
– Вы танцуете?
– Попытаюсь вспомнить, строго не судите.
Они были единственной парой на танцевальной площадке. Полина смотрела вниз и немного вбок, шепотом считала такт. Андрей справлялся, хотя и не танцевал с семнадцатого года.
Нигде не познается человеческая натура так, как в танце! Правду и фальшь, смиренность и гордыню, открытость и расчетливость, ветреность и предрассудки, вдохновенность и эпатаж – все отразит танец. Скрыть эмоции в танце сможет лишь волевой человек, только вот танца тогда не получится.
Полина горела – ее движения были плавными, но таящими порыв; чувствительные ноздри трепетали, щеки порозовели, светились страстью темные глаза.
Андрей был сдержанно-восхищенным. Он старался не сбиться и в то же время «подыграть» настроению партнерши.
Музыка смолкла, Полина широко улыбнулась и обняла Рябинина за плечи:
– Отлично! Мне очень понравилось, – проговорила она ему в лицо.
Андрей поцеловал ей руку:
– Спасибо вам. Вы танцуете прекрасно, мадемуазель!
Они вернулись к столу.
– Танго – одно из многих прелестей, потерянных в ходе революции, – усаживаясь, заметила Полина. – Помнится, в девятнадцатом жила я у бабушки в Питере – голодуха, митинги, «красный террор»…
А как хотелось танцевать! Ну уж о танго и речи не было, даже невинный вальс считали контрреволюцией. Как славно, что придумали нэп! Наше общество после нэпа изменится, вот увидишь. Останется лучшее от революции и от капитализма, идеальное общество.
«Слышал бы ее папочка такие речи! Не поздоровилось бы дочке. Ох, не дадут кровопийцы-ортодоксы брать лучшее от капитализма. Соскучатся по кровушке, жажда заставит вернуть красные реки и трупные берега», – мысленно не согласился Андрей, а вслух пошутил:
– Побольше бы таких в Цека!
– Не веришь в срастание большевизма и капитализма? Увидишь! – не унималась Полина. – Люди повлияют, народ – двигатель истории. Мне отец говорил по секрету, – она понизила голос, – по статистике, членов партии меньше одного процента населения! Так что народ заставит наиболее упрямых сторонников «военного коммунизма» принять лучшее из мирового опыта.
– В том числе и танго? – съехидничал Андрей.
– Хотя бы, – решительно кивнула Полина и принялась за рыбу.
– Знаешь, Полина, мы слишком много твердим о политике. Нэп, коммунизм, белые, черные, всякие… Тебе не надоело?
– Ужасно надоело. А что поделаешь? Видел газеты? Людей слышал?
– Вот люди, например, в трамвае говорят как раз об ином.
– И о чем же?
– О преступности, ценах, просто сплетничают. Кстати, я и не подозревал, что в центре России этакая жуть творится – ночные налеты, боязнь ходить с наступлением темноты.
– А ты что хотел? – погрустнела Полина. – Безработных в стране – больше миллиона. Куда им идти? В бандиты и воры, разумеется. Их ловят, а они множатся, и, пока не ликвидируют причину, так и будет.
Она вернулась к еде. Закончив ужин, попросила кофе.
– Рискуете не уснуть! – заметил Андрей.
– Пустяки, я сплю как убитая, – отмахнулась Полина. – Можно спросить?
– Конечно.
– Как ты относишься к авангардному театру?
– Гм… Никак. Видел кое-что до войны, потом на фронт приезжали авангардные «агитки»… Не знаю.
– Тебе стоит взглянуть. Через две недели, двадцать третьего мая, в «Новом театре» дают премьеру «Ревизора». Режиссер – моя подруга, и я в курсе всех творческих исканий. Сходим?
– Пожалуй.
Полина взглянула на изящные серебряные часики:
– У-у, пора по домам! Право, загулялись мы, Андрей Николаевич.
* * *
Верстах в трех от города, на опушке березовой рощи стоял хутор. Жили на нем крестьянка-солдатка с глухой дочерью-подростком. В просторном доме мать и дочь ютились в задней комнате, остальные две и большую горницу вот уже три месяца арендовал некто Гнутый – неприятная личность с круглой спиной. Это и была «малина Гнутого», на которой собирались жиганы поиграть в карты, попить вина и потолковать о своем лихом промысле. Последнее время на малине «отдыхали» люди Осадчего. Хозяева дома, тетка Варвара и ее глухая дочка Ира, в дела Гнутого и его гостей не вникали – бандиты собирались к ночи, когда хозяева ложились спать.
