Андрей обратился к шагавшему рядом милиционеру Коле:
– Скажите, товарищ, неужели в склепе можно прятаться?
– Хе, это, гражданин, не склеп, а дворец! Места вдоволь, – добродушно улыбнулся Коля.
– Вы там бывали? – удивился Рябинин.
– Мальчишками лазили, – покраснел милиционер.
* * *
Давным-давно, около ста лет назад, жил да был в Санкт-Петербурге молодой граф Бобруйский. Происходил он из славной и богатой фамилии, владевшей сотнями деревень и десятками тысяч крепостных по всей России. Ни в чем граф не нуждался, а потому предавался в столице всевозможным развлечениям: кутил, играл в карты, заводил романы и вступал в тайные общества. Один из заговоров с целью улучшения жизни простого народа чуть было не увенчался для юного ревнителя свободы каторгой – собутыльники Бобруйского решили поиграть в революцию.
Момент, как им казалось, был выбран весьма удачный – вступление на престол императора Николая Павловича, в четырнадцатый день декабря 1825 года. Молодой граф Бобруйский в демонстрации свободомыслия не участвовал – отсыпался у очередной любовницы. Впрочем, соратники-заговорщики и не осудили подобной несознательности, другое дело – не понимавший шуток новоиспеченный Государь. Посему, узнав о событиях на Сенатской площади, граф испугался гнева устоявшего на декабрьском ветру императора и сбежал за границу. Там он и жил до воцарения Александра II, государя благочестивого и милостивого. Постаревший граф вернулся в Петербург и так бы и умер в столице, да вспомнил на склоне лет о родных местах, о провинциальном городе, где его покойный батюшка когда-то служил губернатором. Старик озаботился умереть на родине и для успокоения своего многострадального тела выстроил в 1875 году грандиозный склеп.
Усыпальница была выполнена из светло-зеленого, привезенного из-за моря камня; двери граф повелел обить листовой медью. Склеп состоял из двух залов – верхнего и нижнего. В верхнем помещались картины, изображавшие поворотные этапы жизни графа (рождение, учебу в Пажеском корпусе, одно из заседаний клуба заговорщиков, прогулку на яхте в Сорренто, встречу с Луи-Филиппом и др.).
В нижнем зале, находившемся под землей, был установлен монументальный мраморный саркофаг. Граф пожелал, чтобы в гробницу проникал дневной свет и свежий воздух, для чего под сводами верхнего зала соорудили узенькие окна. Так что в усыпальнице вполне вольготно мог бы обитать и мертвый, и живой.
Бобруйскому сооружение очень понравилось, и, так как жизнь одинокому восьмидесятилетнему старцу была уже не мила, он мечтал переехать в свое новое жилище поскорее, что и случилось в конце 1879 года.
Перед смертью граф Бобруйский завещал солидные средства на содержание гробницы в должном состоянии. Оплаченное распоряжение неукоснительно соблюдалось – служки регулярно приносили покойному букеты цветов, смахивали пыль с картин и отгоняли от склепа любопытных.
Кладбищенскую идиллию нарушила Октябрьская революция. Всем стало не до графа и его усыпальницы. А помнили об укромном помещении разве что беспризорники.
* * *
Восемь мальчиков и три девочки собрались в верхнем зале гостеприимных покоев графа и занялись подсчетом дневной добычи. Верховодил чернявый парнишка лет тринадцати:
– Хлеба насобирали фунтов шесть, здорово! Часть отложим на сухари, остальное слопаем. Два леща копченых…
– Может, Леша, рыбку тоже оставим на потом? – предложила девочка лет девяти.
– Нет, Галка, – возразил «старшой» и пощупал пальцами леща. – Рыбины жирные и плохо прокопченные, как бы черви не завелись. Что у нас еще? Ага, полснизки баранок, три бублика и маковый пирожок… На, Мура, это тебе! – Лешка протянул пирожок девчушке лет семи, самой маленькой в компании.
– Это я «маковку» стянул! – вставил вихрастый блондин лет двенадцати.
– Не хвастай, Димка, – бросил Лешка и продолжил подсчеты. – Конфет – две штуки, восемь папирос… Че так мало-то, Балтика? – он глянул на паренька в рваной тельняшке.
– Папиросники заартачились, – Балтика смущенно опустил глаза. – Не хотят больше нам дань платить.
– О-па! Вот так номер! – поразился Лешка. – Че за понты? Угол Советской и Ленина – наша законная фактория. Вся шантропа, что там гужуется и Пензы
[75]
на торговле дымом делает, обязана мне дань платить! Был же уговор, а, Балтика?
– Был. А только Кирюха, верховой из дымогонов, отрезал: не буду, мол, беспризорной рванине платить, и все!
– Лады. Завтра мы им покажем «рванину»! – сжал кулаки Лешка. – Дельцы выискались, слюнтяи несчастные…
– Кирюха грозился брата привести, – буркнул Балтика.
– Пускай волокет хоть тыщу братанов, мы всю ватагу вольную соберем и отлупцуем этих маменьких сыночков.
Беспризорники решительно закивали, и Лешка вернулся к добыче.
– Пенезов наканючили порядочно – два рубля восемьдесят копеек. На полтора рубля я купил дюжину лимонаду, – он ткнул пальцем в угол, где стоял картонный ящик. – И – во! На десерт!
Лешка достал из кармана своей старой шинели два кольца колбасы:
– Как знал, что мяска не слямзите
[76]
. Девчата! Кромсайте-ка житный, рыбеху, будем вечерять, – распорядился юный атаман.
Беспризорники приготовились к ужину.
– А я надыбал способ в дендер
[77]
бесплатно ходить! – хлебнув лимонада, заявил мальчик лет десяти в огромных сапогах.
– И без того скоро на воздухе фильмы будут крутить, – махнул рукой Димка.
– Так то в парке! Там народу полно и минтоны шныряют, – не согласился обладатель сапог.
– Зато, Оса, в парке все на экран зекают
[78]
, а ты гуляй цапками по кармашкам и посвистывай! – с причмокиванием пережевывая колбасу, бросил Лешка.
– Оно, конечно, правильно, – кивнул Оса, – да картину тоже поглядеть охота.
– А че за место? – поинтересовался Лешка.
– Есть лаз на чердак кина «Жемчужина», оттуда – ход в конуру, что рядом с механиком, а в ней – оконце в залу. Сидишь, и перед тобой экран как на еланочке. Хочешь – кури, хочешь – песни пой и фильму гляди. Истинно, не брешу.
– Покажешь? – отрываясь от лещины, попросила Мила.
– Угу.
– Я тож кой-чево нынче разнюхал, – подал голос Балтика. – Один потрох домашний
[79]
протрепался, будто пионеры в поход собрались, накупили жратвы: крупчатки всякой, колбас, сахару, чаю. Вот бы нам, Леха, ихний склад прихватить
[80]
, а?
