– Вроде того.
– Ладно, пойду к своим, – решил Лютый и, схватив пробегавшего мимо распорядителя, шепотом спросил. – Банкет будет?
– Фуршет – по окончании просмотра, в фойе, – кивнул распорядитель и убежал.
– Ох, иссохнешь тут к финалу без выпивки. Хоть бы буфет соорудили, – бросил ему вдогонку Лютый и пошел к пятому ряду.
* * *
– У нас чудесные места, – отметила Полина, усаживаясь в кресло в отведенном им с Андреем девятом ряду.
– Неплохие, – согласился Андрей. – Однако справа и слева – «Музы», шума будет предостаточно.
– Мы не в театре, – улыбнулась Полина. —
В кинематографе с эмоциональным сопровождением веселее.
– А в партере, должно быть, «чины»? – кивнул в сторону первого ряда Андрей.
– Ага, отдел культуры губкома, пролеткультовцы и худсовет «Дворца»… Ой, сам Павлов явился! Видишь здоровяка? Лучший критик cinema в городе.
– Полли! – окликнули Полину слева.
– Ах, Светочка! – обрадовалась она и помахала Левенгауп. – Я, пожалуй, к тебе не пройду, – она развела руками, указывая на тесноту в проходе.
– Увидимся на фуршете! – крикнула Светлана и кивнула Рябинину. – Здравствуйте, Андрей. Вы в черном костюме просто неотразимы!
– Вы со Светиком знакомы? – удивилась Полина.
– Виделись в «Музах».
– Ах да, я и забыла. Кстати, тебе действительно к лицу этот костюм. Удачная покупка!
– Потратил последние накопления ради торжества Меллера, – рассмеялся Андрей.
– И правильно, – согласилась Полина.
На сцену выскочил человек лет тридцати – председатель Губернского общества кинематографистов Степан Вздыбенский. Он призвал зал к вниманию и принялся говорить о «настоящем празднике кино», о событии, которое «должно подхлестнуть развитие отечественного кинематографа вообще и губернского в частности». Вздыбенский поведал о сложной трансформации Меллера-поэта в Меллера-кинорежиссера и о его успехах на этом нелегком поприще.
Выступающий подчеркнул, что в начале программы зрители увидят дебютную ленту Меллера – документальный фильм годовалой давности, а уж затем, без проволочек, состоится премьера художественной картины.
Вздыбенский закончил и спустился в зал. Свет погас, зазвучал рояль, и на экране замелькали титры:
Независимая студия «Мотор!»
представляет
хроникальную картину Н. Меллера
БУДНИ ГОРОДА.
Показывали улицу: по экрану бегали люди, летали трамваи, надували щеки, высвистывая неслышные трели, постовые; дымились трубы заводов; вышагивали пионеры; горделиво выпячивали грудь пожарные. Живо и весело менялись картинки городской жизни.
Андрею понравился подход к монтажу – короткий, четкий, отображавший суть мимолетных незатейливых ситуаций.
Фильм длился чуть больше десяти минут и закончился при гробовом молчании зала – ждали премьеры. Только от мест дислокации символистов послышалось:
– Ну как?
На что голос Лютого ответил:
– Неплохо, а пива, однако, охота.
Зал прыснул смешком, но пленку уже поменяли, и публика вновь обратилась к белому квадрату экрана – появились заставки картины «Вандея».
…По пыльной дороге шли солдаты с трехцветными кокардами на киверах. Появился титр:
«Французские революционные гвардейцы».
И откуда-то сзади раздалось:
– Да за кого он нас…
Невзирая на реплику, отряд вошел в деревню и оказался в окружении местных жителей. Пожилой усач, видимо, командир отряда, открыл рот. По экрану забегали строчки. Предводитель говорил о нелегком положении с продовольствием в Париже, об угрозе голода. Ветеран жестикулировал и вращал глазами, изображая трудности с питанием в столице. Крестьянам речь солдата не понравилась: лица их были угрюмы, брови насуплены.
– Гм, знакомо, – удовлетворенно хмыкнул губкомовский чин в первом ряду.
На экране возник некий толстяк из местных. «Хлеба нет!» – закричали титры. Односельчане закивали, подтверждая, что хлеба и вправду нет, съели весь. Из толпы солдат появился молодой гвардеец, начал убеждать крестьян в том, что без хлеба в Париже гибнут санкюлоты – опора революции…
Светлана Левенгауп шепотом обратилась к соседу:
– Гера, посвети фонариком, мне нужно записать…
Сосед извлек из кармана электрический фонарь и посветил на колени Светланы. Она раскрыла блокнот и что-то застрочила.
А тем временем вандейские крестьяне продолжали упорствовать – замахали руками и начали расходиться. На экране показалась надпись: «Вечером», – и зрители увидели тех же солдат у горящего очага (жадные до хлеба селяне все-таки пустили их на постой). Вошла молодая крестьянка, поставила на стол дымящийся котелок и исчезла.
– Зайченкова! Гляди, Зайченкова! – раздались крики, и несведущие зрители узнали фамилию актрисы.
…Давешний молодой гвардеец вышел вслед за крестьянкой. Она возилась с ведрами у колодца, и молодчик предложил ей помощь. Крестьянка кокетливо отказывалась, но парижский ловелас не отступал. Он перешел от комплиментов к разговору о положении с хлебом в столице. Девушка слушала, хмуря брови, наконец прошептала: «Я вам помогу. Хлеб спрятан, я покажу место».
– А мы уж думали, укаталась девка! – разочарованно бросил кто-то из зала.
…На экране крупным планом возникло радостное лицо гвардейца. Он благодарил крестьянку, целовал ей руки. Девушка жеманилась, возводила очи к небесам.Тапер бренчал на пианино нечто лиричное, соответствующее моменту.
Левенгауп вновь попросила Геру зажечь фонарик. Сидевший через кресло мужчина отвлекся от экрана, но посмотрел не на Светлану или фонарик, а на освещенное сетчатое колено журналистки.
…Очередной титр оповестил зрителей, что наступило утро. Взглядам предстал амбар, где в окружении солдат стоял вчерашний толстяк. Ловелас-гвардеец выступил с лопатой и принялся рыть землю.
– Очень жизненно! – кивал соседке губкомовский чин.
Андрей уловил его шепот. «Ностальгирует по молодости в продотрядах!» – решил он.
…Между тем яма на экране углублялась, тапер сильнее ударил по клавишам. Вот уже показались мешки с хлебом. Толстяк упал на колени, стал молить о пощаде. Солдаты бросали на него презрительные взгляды.
Далее зрители увидели молодую крестьянку, которая в одиночестве училась грамоте по революционной листовке. Вдруг дверь отворилась и вошел толстяк. Лицо его было злобным, он стал говорить девушке гадости. Она предложила негодяю выйти вон под одобрительные возгласы зала. Однако толстяк не послушался ни ее, ни зрителей; напротив, выхватил нож, ударил патриотку и был таков.
