Глава XXXVII
Ранним утром 1 июня 1924 года в Ленинграде по набережной Мойки неторопливо шел человек. Внимательно, словно турист, он вглядывался в здания, стараясь оставить в памяти особо примечательное. Только вчера он приехал в родной город, в котором не был долгих шесть лет…
Тогда, весной восемнадцатого, Петроград выглядел каким-то затаившимся, будто с тревогою ждал новых бед. Апрельское солнце и задорная капель не оживляли испуганных улиц, горожане торопливо перебегали от дома к дому, от лавки к лавке. Без боязни, нарочито вызывающе вышагивали лишь матросские патрули да деловито сигналили переполненные солдатами грузовики. В немногих принимавших публику трактирах и ресторанах давал «откатную» старый мир. Разношерстные гуляки справляли горькую тризну – одни из них должны были завтра отправиться воевать, другие – в особняк на Гороховую
[117]
, а третьих ждала волнующая неизвестность.
…Теперь город стал иным. Чисто убранные улицы заполняла бесшабашная толпа, типично советская, так не похожая на старорежимный питерский народ. Поражало количество автомобилей и разнообразие их марок. Воскресли старые магазины, появилось и много новых.
Вчера Ленинград встретил его мокрыми от дождя мостовыми, свежим ветром и усеянным клочьями облаков небом. У вокзала человек взял извозчика и попросил сделать прогулку по городу. Возница кивнул и задорно щелкнул кнутом – надо же показать приезжим ленинградский шик.
Человек был не один, его сопровождала девушка. Она только молча улыбалась, покуда ее спутник предавался наблюдениям. Гость поглядывал на знакомые места и ловил себя на мысли, что невольно смотрит на окружающее чужими глазами, глазами красного командира Рябинина. Он сделал нечеловеческое усилие и постарался хоть на миг стать самим собой. Не получалось. Пролетка выехала на бесконечный Невский. «А вот регулярности нашего города не может изменить ничто! – думал Андрей. – Как был он задуман Петром столицей Империи, градом стройным и чиновным, так им и остается. Его линейная парадность, внешнее безразличие, вычурность и аляповатость мило переплетаются с редкой красотой и небывалым величием… В странные времена мы все же живем! За каких-то восемь лет сменились две эпохи – ушел помпезный, мундирный Петербург, паранойно-митинговый шинельный Петроград, и вот, пожалуйте, советский нэпманский… Ленинград! Даже звучит абсурдно. Только поглядеть: нэпман в жилетке и модных ботинках милуется с барышней у Аничкова моста, и тут же – красный комиссар в застиранной гимнастерке, милиционер со свистком и неизменные питерские цветочницы. А ведь в восемнадцатом их гоняли штыками!.. Вот и матросики. Эти ничем не изменились, разве что лица не столь свирепые, да и потише стали».
Андрей приказал свернуть к Исаакию.
Собор, как и памятник Николаю I, оказался на месте, и если Исаакий поблескивал мокрым от недавнего дождя куполом, то каменный «жандарм Европы», изрядно обгаженный пернатыми, смотрелся жалко. «Очевидно, большевики этого и хотят, – предположил Андрей. – Власти упиваются победой над былой эпохой и со свойственным им хамством глумятся».
Он вспомнил памятник Александру III, встретивший их с Полиной на площади у Николаевского вокзала. Под монументальной фигурой «Всероссийского дворника на муромском тяжеловозе» Рябинин прочел свежую надпись:
Мой сын и мой отец при жизни казнены.
А я пожал удел посмертного бесславья:
Торчу здесь пугалом чугунным для страны,
Навеки сбросившей ярмо самодержавья.
Полина пояснила, что автор стихов – Демьян Бедный. «Виракова его любит», – вспомнил Андрей. – «Бронзовый Александр действительно несуразен, однако так измываться неприлично».
…А сегодня он шагал по родной улице… В 1900 году на Рождество шел по этой самой улице маленький мальчик Миша Нелюбин. Они с мамой возвращались из церкви. Над Петербургом висела светлая снежная тишина, нарушаемая лишь колокольным перезвоном. Миша смотрел в небо, где кружили черные птицы.
– Мамочка, грачи! Скоро весна, – радостно крикнул мальчик.
– Нет, Топтыжка, это вороны, – улыбнулась мать. – До весны еще далеко.
– Мама, а я смотрю вверх, и деревья кружатся! – смеялся маленький Миша…
Андрей помнил то ощущение благостного счастья – хруст снега, деревья, малиновый перезвон колоколов, мама. Тихое, милое, незабываемое детство…
В тот далекий год было много страшных пророчеств о новом веке. Мама Миши верила в них, а папа смеялся.
Все они сбылись, все до единого…
Андрею вдруг стало плохо. Он подошел к дому и прислонился лбом к холодной стене.
– Товарищ, вам нехорошо? – участливо поинтересовалась возникшая словно из-под земли девочка с пионерским галстуком.
– Нет-нет, все в порядке, – торопливо ответил Андрей. – Голова, знаешь ли, закружилась… Ты ступай, спасибо за заботу.
Он встряхнулся и зашагал дальше.
Теперь у него новая жизнь и новые знакомые. Даже в его родном городе. Вчера после прогулки по Ленинграду они с Полиной поехали к ее «старичкам». Семидесятилетние дедушка и бабушка искрились радушием и, как могли, угождали гостям. После ужина их с Полиной разместили в бабушкиной спальне, разделив кровати старомодной ширмой. Полина болтала без умолку; Андрей думал о своем и отвечал невпопад. Вдруг она поднялась и вошла в его владения.
– Ты не очень устал с дороги? Пойдем-ка погуляем, а? Ведь на дворе – белые ночи! – задорно предложила Полина.
На улице сгущались сумерки. В тусклом фееричном мареве глаза Полины светились ведьминским блеском. «Кажется, все это уже было, – думал Андрей, глядя на нее, – с другой девушкой, в другие времена и в другой стране…»
Они заснули лишь на рассвете. Рябинин слышал дыханье Полины за ширмой и вспоминал их путешествие в поезде. Прошлой ночью Полина так же спала на вагонной полке, положив его руку под щеку. Андрей вдруг явственно понял, что он нужен Полине, как и она ему – на веки вечные, навсегда. Он улыбнулся серо-голубому потолку и забылся счастливым сном.
* * *
Нелюбины жили во втором этаже, занимая добротную восьмикомнатную квартиру.
Андрей поднялся по знакомой до мелочей лестнице парадного и остановился перед дверью. На ней было множество табличек с фамилиями жильцов и количеством звонков для каждой семьи. Иного он и не ждал – его дом превратили в коммуналку. Андрей стал искать нужную фамилию.
Нелюбина Е.М. Комната № 3, 3 звонка.
«Отчего же на двери указана мама? Значит…» Тяжелая слеза поползла по щеке. Андрей яростно смахнул ее и потянулся к звонку.
Внезапно дверь отворилась, и на пороге возник симпатичный мальчуган в штанах из «чертовой кожи». Рябинин испуганно опустил руку.
– Вы к кому, гражданин? – справился мальчик.
– К Нелюбиной, из третьей, – шмыгнул носом Андрей.
