– Так что же мешает? – Андрей робко улыб-нулся.
Старицкий опустил голову:
– В этой стране благополучие зависит не от талантов граждан, а от наличия грехов перед властью. У меня их предостаточно: белогвардейское прошлое, темные купеческие делишки… Всякого хватает, что попусту говорить. Ты – чекист, заставят пощупать закрома нэпмана Старицкого, и – никуда не денешься, придется приказ выполнять. Не хотелось бы мне потерять лучшего друга, поверь.
Рябинин побагровел:
– Как ты мог так подумать? Разве я посмею?
И… и потом, не такие уж тяжкие твои «грешки», чтобы ими занимался начальник особой группы по борьбе с бандитизмом! Анкета твоя чистая: бывший партизан, помогаешь детям хлебом, с фининспекторами, сам говорил, умеешь ладить. Понимаю, тебе не совсем приятен род моих занятий, да я и сам не в восторге от своей службы. Однако моя работа скоро завершится! Срок моего пребывания в ГПУ закончится через полгода. Вот поймаю Гимназиста и – вернусь на «Ленинец», сыграю свадьбу, учиться пойду на механический факультет.
– А что ты предлагаешь мне? – Георгий криво усмехнулся. – Возиться с булками в этом скучном городишке, ходить к вам с Полиной по воскресеньям в гости, крестить детишек и умиляться вашей семейной идиллии?
Он стал насупленным и колючим, темные непроницаемые глаза отталкивали и пугали.
– До смерти надоело каждый день получать плату за давно проданную душу, – Старицкий похлопал себя по карману. – Достаточно! Можно ехать на все четыре стороны.
Георгий натянуто улыбнулся:
– Буду навещать тебя от времени, справляться об успехах, вспоминать былое.
Он поманил Андрея на кухню:
– Идем, кофе сварю. Помогать будешь.
* * *
Друзья устроились на террасе.
Андрей, не отрываясь, пил кофе крошечными глотками и внимательно следил за Афанасием, убиравшим в сарай садовые лейки и лопаты. «Хозяйственный он мужик, – думал Рябинин, – работящий и неболтливый. Как тургеневский Герасим. За садом ходит, Жорке-то все эти деревца да цветочки вряд ли нужны».
Он вспомнил о застарелом споре с Георгием на чердаке их дома в Петербурге: «Жаль мне его. С детства мечтал человек о военной карьере, потом разочаровался; теперь остается только бежать от самого себя. Тщетно! Как от собственной тени. В эмиграции от такого сплина, говорят, стреляются».
Андрей осторожно посмотрел на друга. Георгий уставился куда-то в угол, в сумрачную темноту.
– Жо-ра! – негромко позвал Андрей. – А может, тебе жениться, детишками обзавестись?
Старицкий на секунду застыл в недоумении и вдруг взорвался задорным раскатистым смехом:
– Ай да Мишка, ну загнул, так загнул! Мне?
И жениться?! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Аллюр – три креста
[135]
: товарищ командир приказывает срочно создать семью!
– Ничего особенного, – Андрей пожал плечами. – Появился бы интерес к жизни, новый смысл.
Георгий резко оборвал смех и, навалившись локтями на стол, проговорил:
– Я, братишка, максималист. Если и женюсь когда-либо, так по обоюдному согласию со своей совестью и житейскими принципами. Пока в душе моей нет готовности к подобному испытанию. Я – бродяга. Такие женятся уже успокоенными, с сединой в волосах…
– …С подагрой, дрожью в коленях, грудной жабой и потребностью в уходе, – улыбнулся Андрей. – Мальчишка ты, питерский разбойник, вековая шпана!
– …Кроме того, – словно не замечая реплики друга, продолжал Георгий, – я дал множество обещаний до срока не жениться.
– Кому?
– Себе… окружающим.
Андрей махнул рукой:
– Дурак. Говорю тебе как друг и твой ротный командир.
– Бывший, – уточнил Старицкий. – Я же как друг и твой дворовый атаман говорю: сам ты дурак!
Они весело рассмеялись.
– Поостерегись, Жорка, поколочу! – шутливо пригрозил Андрей. – Может, хоть силой удастся научить тебя уму-разуму.
– Не дождешься! – вскакивая на ноги и принимая боксерскую позицию, отозвался Георгий. —
Я всегда был сильнее. Ну-ка, выходи на честный бой, маменькин сынок!
– Изволь, – медленно поднимаясь, согласился Рябинин.
– Давай-давай, разомни косточки, – подзадоривал его Старицкий. – Посмотрим, сумел ли ты обойти друга и учителя.
Увесистый кулак Георгия просвистел у плеча Андрея.
Рябинин отскочил, неуловимым движением выхватил из кобуры «браунинг» и направил в грудь Старицкого:
– А так?
– Ну ты смотри! Научился, – восхищенно всплеснул руками Георгий.
– А ты как думал? Меня всегда было непросто взять голыми руками, – фыркнул Андрей.
– Верю-верю. Мир? – Старицкий протянул руку.
Они обнялись.
– А не пойти ли нам в сад, костер разжечь? – предложил Георгий. – Помнишь, как тогда, на Островах?
– Когда мы сбежали на целых два дня, а родители чуть с ума не сошли?
– Ага, даже из гимназии хотели выкинуть. Золотые деньки!
* * *
Они сидели у костра, запекали в углях картошку и вспоминали детство. Безжалостно разбуженный Тимка получил приказ принести из погреба красного вина.
– Помнишь, как мы в первый раз напились? – отхлебывая из бутылки, спросил Старицкий. —
В седьмом классе гимназии, когда забрались в винный погреб отца Сашки Бобылева?
– Как не помнить? – кивнул Андрей. – Федот Тихонович торговал славными винами.
– Не то слово – превосходными! – подхватил Георгий. – Сколько мы тогда проглотили «Клико»? Дюжину?
– Девять бутылок, – уточнил Андрей. – На десятой нас выворотило.
– Точно! – засмеялся Старицкий.
«Вот он, мой милый Жорка, – радостно подумал Андрей. – Вот они, знакомые счастливые глаза, удалые и беззаботные. Как же далеко ты запрятал самого себя, дружок! А может, и почти растерял, забыл и вот только сейчас наконец-то вспомнил».
Георгий будто уловил мысли друга, оборвал смех и негромко проговорил:
– Все эти темные годы, Миша, ты был для меня единственным светом, надеждой, что есть где-то брат мой, родная чистая душа.
– Ты словно отходную молитву читаешь, – Рябинин покачал головой. – Перестань нагонять тучи, все образуется, ведь мы снова вместе.
– Если бы, – помрачнев, бросил Старицкий. – Давай-ка выпьем за добрую память!
