Нетерпеливо задребезжал телефон. Зампред чертыхнулся и снял трубку:
– Зина, я же просил!.. Гринев просится?.. Что, прямо-таки рвется?.. – Он подмигнул Рябинину. – Ну зови, мы с Андрей Николаичем уже закончили.
Рябинин поднялся:
– Разрешите идти?
– Иди… Постой-ка! – вспомнил о чем-то Черногоров. – Тебя о завтрашних стрельбах проинформировали?
– Так точно.
– Вот-вот, не забудь. Едем не только мы, но и доблестная милиция. Так уж ты покажись во всей красе, я ведь помню твою стрельбу на даче!
– Постараюсь, – улыбнулся Андрей.
– Да, и вот еще, – не отпускал зампред. – В понедельник помоги Особому отделению: они, как будто, выявили в Имретьевской бригаде бывшего беляка. По официальной анкете он воевал на Волге, почти рядом с тобой. Помоги ребятам разобраться, может, выплывут какие-либо расхождения или вранье в наименованиях частей, названии городов, фамилиях войсковых начальников.
* * *
– Ну, что ты так распарился? От серьезного разговора оторвал, – недовольно бросил Гриневу зампред.
Павел Александрович невозмутимо улыбнулся:
– Есть два срочных сообщения, Кирилл Петрович; надо бы обсудить.
Черногоров знал, что Гринев допускал величать его по имени-отчеству только в исключительных случаях, когда чувствовал важность информации и необходимость быстрого принятия решений.
– Давай, выкладывай, – кивнул Кирилл Петрович.
– Во-первых – вот! – Гринев положил перед начальником исписанный печатными буквами лист бумаги, подколотый к обычному почтовому конверту. – Получено полчаса назад с утренней почтой. Ознакомился и – сразу к вам.
Черногоров взглянул на письмо:
«Руководству территориального ГПУ.
Как сознательный, преданный делу рабочего класса гражданин, спешу уведомить Вас о намерении некоторых контрреволюционных элементов совершить акт подлого вредительства. Утром 1 июля с. г. враги Советской власти предполагают взорвать железнодорожную водокачку у вокзала. Данная диверсия имеет целью подорвать хозяйственный потенциал губернии, парализовать движение эшелонов и вызвать панику среди населения.
Прошу Вас принять самые решительные меры.
По понятным причинам, остаюсь неизвестным.
Честный патриот Советского государства».
– Анонимка! – хмыкнул Черногоров. – Наверняка чья-то злая шутка.
– Не скажите! – Гринев покачал головой. – Обратите внимание на специфику текста.
Зампред вновь пробежал глазами по строчкам:
– Верно говоришь, на детскую шалость не похоже. Текст грамотный, написан ровно. К тому же попахивает старорежимным образованием. Видишь, обороты какие: «уведомить», «имеет целью», «потенциал». Взрослый человек писал, и отнюдь не пролетарий. А обыватели у нас – люди пуганые, боязливые, попусту беспокоить ГПУ не станут. Значит, и впрямь готовится диверсия!
Кирилл Петрович еще раз обратился к письму:
– Не исключено, что автор – человек военный. Обрати внимание, как пишет: «движение эшелонов», заметь, «эшелонов», а не поездов… А может, и намеренно ошибку допустил.
Черногоров задумался:
– Сигналов о подобных акциях, как будто, не поступало…
– Так точно, – кивнул Гринев. – Информации о каких-либо боевых контрреволюционных организациях у нас в губернии уже два года как в помине нет.
Зампред покачал головой:
– Вот потому-то и странно. Наиболее опасных врагов мы давно сгноили, а немногочисленные недобитки много болтают: чуть организуются в какой-нибудь «Центр» или «Союз» – тут же и мы в курсе дела.
Черногоров внимательно рассмотрел почтовый конверт:
– Интересная вещь! Адрес ГПУ указан верно, тютелька в тютельку, а получатель – весьма расплывчато – «Руководству». Что сие означает?
– Не могу знать, – Гринев пожал плечами.
– А то, Паша, что отправитель очень хочет, чтобы мы отреагировали на его анонимку вовремя. Не понимаешь? Ну подумай, коли напишут, к примеру: «Товарищу Медведю», «Товарищу Черногорову» или, скажем, тебе? Кто получит пакет?
– Соответственно, секретарь Платона Саввича Леонтьев, либо Зинаида Сергеевна, либо мой помощник Иванов.
– Пра-авильно, – хитро улыбнулся зампред. – А сколько всевозможных жалоб, заявлений, доносов, кляуз и прошений получают наши секретари? Сотни. У них порой от этой галиматьи голова кругом идет. Откровенную чушь они отправляют в корзину для мусора, а интересные бумаги пускают по отделениям. Коли жалуется гражданин на бюрократизм и взятки – отписывают в ЭКО
[136]
; сообщают о вредной агитации какого-нибудь попа – летит бумага в СО
[137]
; напишет завистник-сослуживец о пьянстве и гулянках с бабами своего воинского начальника – пожалуйте, товарищ, в Особое отделение!
[138]
– Теперь ясно, – просветлел Гринев. – Адресованное конкретному руководителю письмо пройдет несколько инстанций, пролежит в папках секретарей день—два, а то и более. Здесь же отправитель хотел оперативного реагирования в кратчайший срок. Он знал, что письмо окажется в канцелярии, где больше привыкли к служебным бумагам, счетам за дрова и переписке с совнархозом. Письмо подобного содержания сразу же должно отправиться наверх.
– Ну конечно! – Черногоров пожал плечами. – Однако хитрость, Паша, не только в желании быстрого реагирования на сообщение. Автор анонимки хотел, чтобы о его сигнале знал каждый сотрудник ГПУ.
– Справедливо, – согласился Гринев. – Когда письма поступают конкретному адресату, секретность намного выше, информация не выходит за пределы отделения. Здесь же об угрозе взрыва водокачки будут знать и канцелярские, и дежурный по городу, и мы с вами.
– Вот! – Черногоров погрозил пальцем. – Это говорит либо о важности информации и желании доносителя вовремя упредить ГПУ, либо о большом желании привлечь наше внимание к водокачке.
– Простите, зачем? – нахмурился Гринев.
– Вот ты и попробуй узнать. Посвяти выходные поиску. Пошерсти по городу, опроси агентуру. Коли ничего не узнаешь, придется блокировать вокзал и водокачку, будем проверять каждую щель, искать адскую машину. Ну, а не найдем – подымем милицию, оцепим район до среды. А что прикажешь делать? Может, сей пасквиль и шутка, а может, и… – зампред закусил губу, – …провокация! – медленно проговорил он.