– В каком смысле? – насторожился Гринев.
– Сам не пойму. Чую я что-то недоброе… Впрочем, не обращай внимания, у меня порой случается.
– И – второй вопрос, Кирилл Петрович, – напомнил Гринев.
– Неужто еще одна диверсия? – помрачнел зампред.
Павел Александрович загадочно улыбнулся:
– Утверждать наверняка не берусь, однако возможна связь между анонимкой и моими наблюдениями за некоторыми постояльцами гостиницы «Республиканская».
– Вона как! – усмехнулся Черногоров. – Ты меня прямо-таки интригуешь.
Гринев извлек из служебной папки напечатанный на машинке текст:
– Это – мой рапорт о проделанной работе. Зачитаю самое главное: «…20 июня 1924 г. секретным агентом № 48, служащим гостиницы „Республиканская“, мне было доложено о двух подозрительных личностях, проживающих в означенной гостинице, – мужчине и женщине. Подозрительность их поведения заключалась в попытках установить довольно разнообразные контакты с жителями города. Они приглашали к себе в номера гостей из обывателей, работников суда и прокуратуры, совнархоза, извозчиков и даже отбывших наказания преступников (в частности, известного в прошлом мошенника и спекулянта А. Петрова). Наличие столь странных контактов побудило меня провести проверку и установить наблюдение.
Сотрудники КРО выяснили, что проживающие в №№ 211 и 212 гражданин Гордеев Федор Николаевич, 1890 года рождения, и гражданка Каллистратова Маргарита Станиславовна, 1896 года, прибыли в служебную командировку в наш губсовнархоз из Москвы по поручению наркомвнуторга для заключения договоров на поставку кожевенных и скобяных изделий, на что имеются соответствующие документы…»
Гринев перевел дух.
– Ну и? – криво улыбнулся Черногоров.
– «Оперативное наблюдение установило факт посещения вышеуказанными гражданами совнархоза и их бесед с товарищами Кадышевым, Сидоркиным, Батуриным и Незнамской. При этом суть разговоров носила весьма поверхностный характер, лишь отдаленно соответствующий официальной цели посещения Гордеевым и Каллистратовой нашего города…» Вот вкратце и все, Кирилл Петрович. Что прикажете предпринять?
Черногоров рассмеялся:
– У меня нынче прямо-таки день чудес! Вы с Рябининым меня не перестаете удивлять.
– Не понял, – смутился Гринев.
– Поймешь. Позже, – лицо зампреда приняло строгое выражение. – Слушайте приказ, товарищ начальник Контрразведывательного отделения! Наблюдение немедленно снять. Проживающие в гостинице «Республиканская» граждане – секретные агенты ОГПУ из Москвы. Я намеренно вызвал их для выполнения особой миссии. Риту Каллистратову я знаю с восемнадцатого года – стойкий, умный, принципиальный товарищ и опытный чекист; о Гордееве тоже отзывались положительно. В губернии выявлены значительные злоупотребления, московские коллеги должны помочь собрать материал для возбуждения уголовного дела. Каллистратова и Гордеев подчинены лично мне, в поддержке и тем паче в досужем внимании твоих людей не нуждаются. О сказанном мною – молчок! Есть вопросы?
– Никак нет! – вытянулся в струнку Гринев.
– Ну так ступай, ищи бомбу под водокачкой, – Черногоров махнул рукой. – И еще, Паша. По первому требованию Рябинина давай ему столько оперативных работников, сколько возможно.
Глава XXII
Море только перед рассветом успокоилось и теперь с усталым ворчанием накатывалось на берег. Свежий ветерок игриво трепал пляжные зонтики, пробегал по лицам счастливых отдыхающих и уносился к зеленым горам, пытаясь прорваться в душные крымские степи.
Полина в войлочной панаме с мохнатой опушкой сидела в шезлонге и писала:
«29 июня 1924 г. Вот уже неделя, как мы с мамой устроились. Санаторий ОГПУ полупустой и будет таковым до конца месяца, что ужасно радует. Наши соседи – в действительности те, кто нуждается в лечении. Среди них нет записных курортных ловеласов и шумных компаний.
Добрались мы до Симферополя быстро и весело. На маленьких станциях поезд встречали летучие митинги с гармошками, плакаты с поздравлениями делегатам Конгрессов Коминтерна и КИМа. Наверное, в больших городах и без того хватает развлечений, а в уездной глуши любое столичное событие отмечается как праздник.
В Крыму довольно дешевы продукты. Мы с мамой сделали вылазку на базар и были приятно удивлены ценами на мясо и картошку. Торговцы-греки потчуют отдыхающих жареной кефалью и вином, один добрый татарин каждое утро приносит мне корзиночку черешни. Она лежит в хрустальной вазе и заманчиво поблескивает.
Всю неделю стояла замечательная погода, и только вчера пронесся легкий шторм. Море уже прогрелось, и я купаюсь по дюжине раз на дню. Безделье умиляет и затягивает. Читать нет ни малейшего желания.
Здесь у меня достаточно времени подумать об Андрее и наших отношениях. Сейчас у нас пора страстного наслаждения и безграничного счастья. Хотелось бы, чтобы она длилась бесконечно. Меня не покидает чувство, что Андрей всегда рядом со мной.
Я выхожу ранним утром к морю и встречаю рассвет. Андрей, как и я, любуется этой первозданностью: несмелыми, нежными красками, ощущает каждой клеточкой восхитительную, робкую тишину и легкий бриз, готовый подхватить нас и унести за горизонт.
Андрею сейчас нелегко, но я знаю, что могу помочь ему, пробравшись быстрой невидимой тенью к изголовью кровати, стереть усталость морщинок, потрепать по волосам, коснуться милых губ.
Там, на реке, в нашу первую ночь я тоже охраняла его сон. Он спал как ребенок: доверчиво прижимался к моему плечу и ласково улыбался. Никогда прежде мне не был так близок мужчина, словно знали и любили мы друг друга от века, не расставались никогда и составляли нечто цельное и неделимое. Я слышала, как стучит его сердце, понимая, что если оно остановится, то не будет биться и мое.
Даже здесь, на пляже я закрываю глаза и ощущаю его прикосновение, тепло рук.
Он обязательно напишет мне, уже очень скоро долетит его письмо. Андрей не станет писать впопыхах, где-нибудь в обеденный перерыв или на коротком отдыхе. Я знаю: он придет домой, выпьет любимого чаю, облачится в свои смешные старенькие шаровары и тапочки, сядет за стол и предастся письму увлеченно и деловито, с улыбкой на губах. Он не будет курить, щурясь от едкого дыма, и торопиться, и даже не поднимется отворить, заслышав стук в дверь.
А я напишу ему, как резвятся вдалеке дельфины, догоняя одинокий парус; как пахнут мокрые сети в поселках рыбаков и как падают мне в ладони ночные звезды.
А еще я напишу о необыкновенном человеке, последнем русском волшебнике и великом мечтателе. Я повстречала его вчера, во время бури. На пустынном побережье, среди рева стихии были только мы одни. Он наблюдал, как разбиваются о гранитный причал волны, и сам казался таким же строгим и неприступным в своем черном пальто и широкополой шляпе. Незнакомец заметил меня и окинул недовольным взглядом, словно возмущаясь тем, что я нарушила его одиночество. Я хотела было уйти, но вдруг уловила в глазах человека нечто замечательное. Там, в глубине сурового взора, искрилась робкая, похожая на мягкое пушистое существо, доброта; за внешней суровостью угадывалась прекрасная душа и горячее сердце. Непонятно почему, он напомнил мне Грэя.
