Тем временем прискакал Ковтун со свитой. Партизаны объявили о полном разгроме поляков. Радость от быстрой победы, захват денег и золота затмили в глазах честных коммунаров гибель двадцати их товарищей у казарм и семерых в здании штаба. Никто не обратил внимания и на таинственное исчезновение Фрола. Ковтун, правда, поинтересовался, куда подевался пресловутый банкир. Я объяснил, что отпустил его с миром после того, как буржуй добровольно открыл хранилище и сейф.
– Нехай тикает, – благодушно махнул рукой командир отряда.
Меня и мою шайку стали почитать как героев. Нам выделили квартиры, до отвала накормили и обещали, что наши заслуги перед трудовым народом должным образом зачтутся. Я принимал поздравления и подумывал, как бы побыстрее улизнуть. Посоветовавшись, мы решили уходить следующим утром.
Однако уже вечером планы переменились. На «пир победителей», устроенный партизанами прямо на базарной площади, явился никому не известный запыленный кавалерист. Пошептавшись с ним, Ковтун объявил, что прибывший – связной из Особого отдела Западного фронта. Посланец сообщил, что Красная армия начала наступление и что он имеет для партизан приказ о немедленном захвате города.
– А мы его уже оттяпали! – крикнул Ковтун под радостные возгласы коммунаров.
Выступивший следом «особист» пояснил, что наступление идет так стремительно, что со дня на день следует ждать красных. Партизаны загорланили «ура», а мы с приятелями погрустнели. Если большевики находились в двух дневных переходах от города, значит, нам не суждено было оторваться от их передовых частей.
Поздно ночью я отослал Аркадия к Федору с приказом отложить отъезд до особых распоряжений.
Наутро я сказал Ковтуну, что, как человек образованный и преданный делу революции, готов ему помочь в формировании местной большевистской власти. Командир отряда обрадовался и тут же включил меня в состав городского ревкома.
До осени мы жили, наслаждаясь плодами своего «подвига» во имя пролетариата. Федька незаметно вернулся и, ради забавы, даже стал председателем какого-то комитета.
Наконец идиллия нам надоела. Фрол, Аркадий и Артемьев, с рождения жители больших городов, тяготились «местечковой дремучестью» населения и отсутствием приятных их душе развлечений. Я, в свою очередь, тоже понимал, что отсюда нужно убираться: когда-нибудь, с укреплением Советской власти, ЧК должна была непременно заинтересоваться невесть откуда появившимся героем-партизаном и членом ревкома. Я попросил Ковтуна дать мне рекомендации и отпустить. Решение уехать я обосновал тем, что нуждался в лечении больного сердца и необходимостью пристроить учиться Аркадия (которого я представлял своим племянником).
Бесхитростный Ковтун погоревал о потере «истинного коммунара», выправил мне нужные бумаги и дал письмо к своему деверю, начальнику одной из киевских типографий. В Киеве, покуда остальная шайка проматывала деньги, я заводил полезные знакомства.
Вокруг продолжала бушевать война: поляки отбили наступление красных, отстояли Варшаву и вновь погнали неприятеля на восток; русская армия, которая еще летом выползла из «крымской бутылки», сражалась с большевиками в Северной Таврии. Уверенности в победе ни у одной из сторон не было; далекий от противоборства обыватель затаился и покорно ждал окончания войны и хоть какой-нибудь определенности.
Очень скоро Красной армии удалось разгромить войска Врангеля и взять Крым, чуть позже Советская Россия заключила мир с Польшей. Понемногу хаос войны отступал, установились четкие государственные границы. Я поручил Степченко связаться с контрабандистами для переправы за кордон.
Впрочем, единого мнения об уходе среди моих бандитов уже не было. Фрол и Степченко мечтали о продолжении своей удалой карьеры на родине, да и Аркадий стал меня не на шутку тревожить. Юноше уже исполнилось пятнадцать, и он стал необычно молчалив и задумчив. В марте он неожиданно заявил, что желает поехать в Екатеринослав навестить могилу отца и матери. По возвращении Аркадий сказал, что пока не намерен покидать отечество.
Передо мной встала дилемма: либо принять условия подчиненных и сохранить наше сообщество, либо уезжать одному. Я опять решил выждать.
В конце весны Фрол нашел «фартовую работенку». Он познакомился с весьма солидным спекулянтом, который предложил провернуть несколько дел в Москве. В июне вся шайка подалась в столицу.
Поздней осенью я взял в компанию Никиту Злотникова, человека редкого хладнокровия, вчерашнего антоновца, исполненного лютой ненависти к большевистской власти. Выбитый из привычной крестьянской среды, он обрел в нашем лице новую семью и стал мне безоговорочно предан.
В декабре МУРовцы стали серьезно наступать нам на пятки. Многие конспиративные «хазы» оказались провалены. Аркадий и Степченко чудом ушли от преследования оперативников. Бросив пожитки и взяв только деньги и золото, мы спешно прикатили на вокзал и сели в первый попавшийся поезд. Маршрут следования проходил через город, где когда-то жила моя покойная тетушка. В детстве я не раз бывал у старушки на каникулах. Мне пришло в голову здесь осесть, обосноваться прочно и надолго.
Решение укрепилось, когда выяснилось, что в городе «идет за пахана» старый Федькин кореш по каторге Семен Лангрин по прозванию Кувалда. Мы с ним встретились и нашли общий язык. Пахан был строгим «законником» и сетовал на засилье в городе «шелупони» и молодых скорохватов.
Лангрин сказал, что среди «вольной братии» нет «сильной шараги», способной постоять за варнацкую честь. Мы пообещали Пахану поддерживать его авторитет. Тут я и придумал легализовать некоторых членов банды в качестве мирных обывателей, а часть оставить для связи с урками.
Мне представлялось, что жить по старинке, налетами, стало весьма бесперспективно. Во-первых, с объявлением нэпа появилась возможность получать деньги относительно безопасно. Во-вторых, в стране устанавливался порядок, шла упорная борьба с преступностью. Конечно, доказывать моим мазурикам преимущества сытого и тихого существования было бессмысленно – они привыкли брать свое силой, по своим законам; мой приказ к «выходу на свет» могли расценить не только как отступление от правил, но и как предательство. В таких случаях – не до личных привязанностей и симпатий, с «порчами» в нашем кругу разговор короткий!
Требовалась «золотая середина», некий разумный баланс, при котором шайка поймет преимущества стабильности, привыкнет к постоянному достатку, пустит крепкие корни. Тогда, как я полагал, они сами потянутся к иной жизни. Скажу честно, в моих замыслах не было места альтруизму, филантропии и прочей подобной дряни – лишь рациональное чувство самосохранения, сохранения себя и нужных мне людей. Главарь, по моему мнению, должен быть «иваном», то есть скрывать свое действительное лицо. Роли внутри шайки я строго распределил: Федька и Артемьев общались с ворами, содержали многочисленные хазы, галинники и склады; Кадет и Никита должны были жить тихо и «ходить на дело» только по моему приказу; мы со Степченко превратились в честных негоциантов-нэпманов.
Появились и новые компаньоны: рекомендованный Паханом медвежатник высшего класса Профессор и, чуть позже, лихой стрелок Яшка Агранович. Мало-помалу нашлись помощники и на противной стороне. Через жадного до денег адвоката Боброва Степченко вышел на милицейских чинов и даже заместителя губернского прокурора. Впрочем, сам Изряднов и не предполагал, кого именно он поддерживал. За полученные от Боброва взятки он прекращал «дела» и освобождал связанных с нами людей. Мы занялись легальной и полулегальной коммерцией: открыли каретную мастерскую и пекарню; давали кредиты начинающим нэпманам; через Артемьева и найденных им барыг делали капиталы на курсе старых и новых денег, а через Кадета – на подпольных игорных домах. Однако вряд ли мы смогли бы утвердиться в городе, не зарекомендовав себя с позиции силы. Поэтому, едва прибыв сюда, мы взяли парочку касс и магазинов, дав понять и Пахану, и местным уркам, что люди мы – серьезные.
