Андрей опустил пониже абажур и присел к столу:
– Дело у меня к тебе, Жора.
– Вижу, что дело, – вон как вырядился: костюмчик, сорочка выходная, галстучек…
Рябинин дождался, пока Георгий устроится на диване, и спросил:
– Ты, конечно, слышал о несчастье в семье Черногоровых?
– Мамаша у них, как будто, преставилась. Прими мои соболезнования и Полине передай.
– Так вот, перед смертью мать настаивала, чтобы Полина в ближайшем будущем посетила парижскую тетушку. Покойная Анастасия Леонидовна просила, чтобы мы поехали вместе. Само собой, мне далеко не в тягость прокатиться – скорее наоборот: необходимо поддержать Полину. Однако мы опасаемся препятствий со стороны Черногорова. Полина вдрызг разругалась с отцом, пребывает в сильнейшей депрессии. Отпускать дочь в таком состоянии, да еще за границу, в сопровождении возлюбленного…
– Верно, – согласился Георгий. – И я бы на его месте не отпустил. А что ты хочешь? Против Черногорова, как прежде против Бога, – не попрешь. Вместе вам поехать не удастся, придется Полине отправляться одной. На такой компромисс ее папаша, уверен, в конце концов согласится. Ты же останешься «в заложниках».
– Я боюсь отпускать Полину не то что в Париж – в лавку по соседству, – тяжело вздохнул Андрей. – К тому же мы не знаем, что с нами будет по ее возвращении. Из города нам нужно уезжать, но куда?
– Ага, и ты вознамерился навестить ее в Париже? – недоверчиво прищурился Георгий.
– Именно. А там – решим, в какую сторону податься. Быть может, уговорю Полину остаться во Франции.
– Да ты, я гляжу, все решил! – хмыкнул Старицкий и со смехом покрутил головой. – Ну, знаешь… Зарезал – так зарезал!
– Вот мне и понадобилась твоя помощь, – не обращая внимания на удивление друга, сказал Рябинин.
– Говори, говори!
– В нашей с Полиной ситуации Кирилл Петрович не позволит мне выправить паспорт. Состряпать поддельные бумаги на выезд тоже не удастся – нет у меня нужных связей, да и вряд ли это возможно…
– Верно, – согласился Георгий. – Советский паспорт – штука редкая, бланки достать практически невозможно, на границе же документы проверяются очень тщательно.
[19]
– Ничего не остается, как уходить контрабандными тропами. В Забайкалье у меня есть верные люди, помогут. Однако для такого предприятия нужны деньги. Вот и пришел просить у тебя помощи. Со временем, бог даст, свидимся, – отдам.
– Перестань, что за счеты! Бери сколько хочешь, – поспешно пробормотал Старицкий.
Он рывком поднялся с дивана и уперся кулаками в стол.
– А не предательство ли это, Миша? Не эгоизм? – вкрадчиво спросил Георгий. – В какое положение ты ставишь Полину? Полагаю, она не ведает о твоих замыслах. Явившись инкогнито в Париж, ты не оставляешь девушке выбора! Подумай, Полина – не дворяночка с Невского!
Рябинин судорожно сглотнул:
– Меру ответственности я представляю. Однако иного пути у меня нет. Ах, ежели бы я был один! Я бы мог терпеть Советскую власть хоть до смерти, а вот вместе… Строить семью? Любовь на историческом изломе полна трагизма, который меня, поверь, совсем не прельщает. Да, это в своем роде эгоизм, но ради чего?
Он справился с волнением и заговорил спокойнее:
– Еще неизвестно, как дальнейшая жизнь в СССР изменит Полину. Она вполне может замкнуться, ожесточиться… Честно говоря, я уверен, что мое решение не будет для Полины неожиданным. Чувствуется, она готова к нему… И все же, Жора, мне очень тяжело. Этот шаг, пожалуй, самый важный в моей жизни… Ну и потом: никогда не поздно вернуться, – неуверенно добавил Андрей. – Границы сейчас открыты в обе стороны…
– Ага, Кирилл Петрович вам радостную встречу и приготовит! – хмыкнул Старицкий.
– Время многое меняет, – пожал плечами Рябинин.
Георгий посмотрел другу прямо в глаза:
– Хочешь честно, как ты любишь?
– Валяй.
– Нет-нет, ты взгляд-то не отводи… Ты, Мишенька, – типичный русский помещик, который ведет себя как гнилой, рефлексирующий интеллигент. Тебе и личную жизнь устроить хочется, и совесть свою успокоить. Присущ тебе, брат, особой породы эгоизм, причудливо замешанный на скифо-славянской хитрости и ложно понятой добродетели. Это и Полины касается, и, уж прости за наглость, меня… Что, в точку попал? Ведь ты же не просто денег или совета пришел просить. Наверняка знал, что я тебя одного не отпущу.
И здесь у тебя вовсе нет корысти! Не пойми меня превратно. Опять ты хлопочешь о дальнейшей судьбе друга, опять стремишься к спасению ближнего и установлению равновесия. Коварен ты, братец, в своем благородном простодушии, ох, коварен!
– Пусть так, – еле сдерживаясь, чтобы не вспылить, ответил Андрей. – А ты у нас, по-твоему, кто?
– Я – образованный люмпен. Революция освободила меня от сословных предрассудков, а гражданская война – от порочной психологии и пагубных мыслей. Я лишен прав, состояния и нищ духом. Полная свобода! Кем я был раньше? Петербургским хулиганом-гимназистом, затем – стойким оловянным солдатиком. А у солдатика, Миша, все на положенных местах: и честь, и долг, и голова, и руки. И мысли тоже!
– Гм, философия распада, – усмехнулся Рябинин.
– Зато у тебя – приспособления, – немедля парировал Старицкий. – Ты же цепляешься за прошлое, стараясь примирить его и совместить с настоящим. А тебе не удается! И твое решение – яркий тому пример. Мучаешься ты своими «нравственными максимами», а реальность поставила тебя на место. Уж лучше бы ты не приезжал в этот город, сидел в Забайкалье, в гнилом углу на границе; там твоей душе было бы куда спокойнее.
Андрей попытался возразить, но Георгий предостерегающе поднял руку:
– Кстати о реальности. Раз уж ты решился покидать Россию, предлагаю пойти вместе. Заметь, это я предложил!..
– Извернулся-таки!
– …А посему – к делу. Я оплачу любые расходы. Доберемся до китайского порта, выправим нужные паспорта, сядем на пароход и – в Америку. Дальше – поездом на Восточное побережье.
А там – опять морем через Атлантику. Месяца через два будешь обнимать свою Полину и пить кофе на бульварах Парижа. Ей не нужно знать о нашем заговоре, единственное условие – пусть отправляется к тетушке пораньше.
– Она намерена выехать в конце мая, по окончании учебного года.
Лицо Георгия стало серьезным и напряженным.
– Скажи, есть уверенность в «переправе»?
Рябинин вспомнил дикий Даурский край, строптивую Аргунь, заставу, полузабытые пограничные будни…
– Я все продумал. Проводник у меня имеется. С ним мы не раз прошли все окрестности вдоль и поперек. Еремеич – старый казак-бобыль, опытный следопыт. Он обязан мне жизнью. Уверен – не подведет. Еремеич все устроит, найдет надежных провожатых и на китайской стороне. Пройдем!
