– Выкопайте могилу! – встрепенулся Андрей и крикнул в сторону избы: – Еремеич! Неси-ка кирку с лопатой, да поживей.
Покуда хозяин с Никитой долбили тяжелую каменистую землю, Рябинин плотно запеленал тело Ристальникова в рогожу и крепко перевязал бечевкой.
Старицкий вернулся, когда тело уже опустили в могилу. Никита испытующе покосился на атамана. Тот молчал, уставившись на грязную рогожу на дне ямы. По бледному напряженному лицу Георгия то и дело пробегала судорога, на шее и висках вздулись тугие жилы.
Простояв так несколько минут, Старицкий нагнулся, захватил горсть земли, бросил в могилу и решительно направился к избе.
– Мальчишка! – еле слышно прошептал он и у самой двери громче добавил: – Закапывайте, нечего ждать.
Никита пошатнулся, как-то беспомощно и суетливо переступил ногами по парной земле. Он вспыхнул и, пряча глаза, пробурчал:
– Ну, Еремеич, закидываем, что ль?
Хозяин торопливо покивал и принялся закапывать могилу.
– Прости, Господи, его душу грешную, – Никита мелко перекрестился и бросился помогать.
Рябинин досадливо поморщился и пошел вслед за Георгием.
Старицкий разбирал мешок Ристальникова.
– На вот, повяжи под рубаху, – протягивая Андрею брезентовый пояс, сказал он.
Рябинин принял увесистый, похожий на охотничий патронташ пояс, застегнул его поверх гимнастерки.
– Сказано же тебе – под рубаху! – раздраженно бросил Старицкий. – Как-никак двести тысяч потащишь в золоте и английских фунтах.
– Не беспокойся, – холодно ответил Андрей. – Лучше бы ты сказал пару слов у могилы… На прощание.
– Ишь ты, пожалел! – яростно затягивая тесемки своего мешка, фыркнул Георгий. – Нашел, паршивец, где стреляться! Слюнтяй!
Он погрозил Рябинину пальцем:
– Вот она, Миша, голубая кровь! Все это великосветское воспитание, политесы и прочая галиматья… А я-то его, дурака, пожалел; с собой потащил, не бросил, как собачонку шелудивую, под забором. Чтобы он вот здесь, за четыре с половиной тысячи верст, себя пристрелил! Ты только посмотри, каков фрукт! Не хватало еще из-за этого сопляка переправу сорвать…
– Перестань! – резко оборвал его Рябинин. – Не в переправе дело… Завтра переправимся, невелика беда.
– Ну уж не-е-ет, – упрямо протянул Старицкий. – Сейчас пойдем!
– Солнце уже взошло.
– Черт с ним, с солнцем; все одно – пойдем! – В глазах Георгия металась неуемная злость. – Неужели хочешь отказаться?
– Мне все равно, – Рябинин опустился на топчан и поискал свои сапоги. – Взялся, как говорится, за гуж… А все ж подлец ты, Жора, бо-о-ольшой подлец.
Старицкий нарочито громко расхохотался и вышел.
– Никита! Еремеич! – послышался снаружи его повелительный голос. – Что вы там расселись? Не до поминок, пора к переправе.
Андрей в сердцах плюнул, обулся и поспешил во двор.
Георгий отослал Еремеича на берег готовить лодку и подступил к Никите, который безучастно сидел у свежего могильного холмика.
– Не время, Никита, медлить; пора уходить, – сказал Старицкий.
Никита молчал. Георгий тряхнул его за плечо:
– Пойми, мне тоже неприятно и… больно, поверь!
Никита мягко отстранился, кряхтя, поднялся на ноги и твердо ответил:
– Не пойду я с тобой дальше, атаман.
– Шутишь?! – подобрался Старицкий.
– Не шучу, – угрюмо озираясь по сторонам, пробормотал Никита. – Хватит. Погулял – и будет. А уж ты – решай как знаешь.
Он неторопливо отошел в сторону.
– Ну… хорошо… тому и быть, – выдавил Георгий. – От слова своего не отступишься?
– Не отступлюсь, – глухо отозвался Никита.
– Заметано, – кивнул Старицкий и быстрым шагом вернулся в избу.
– Никита, вы все обдумали? – подал голос Рябинин.
– А? – вздрогнул тот. – Да чего там… – он махнул рукой. – Надоело скитаться… За компанию – еще ладно, а так… Вот и Аркаши больше нету. Куда мне!.. Идите себе, товарищ Андрей, своей дорогой, а я – простой русский мужик, здесь мое место.
Старицкий вернулся с двумя туго набитыми узелками. Он сунул их Никите:
– Доля твоя законная. В золоте. Как положено.
Никита удивленно посмотрел на холщовые мешочки, взвешивая каждый на ладонях.
– Зачем они мне? – он пожал плечами.
– Бери! – прикрикнул Георгий. – Воля моя, последняя.
Никита бережно положил золото на землю.
– Раз это моя доля – закажу панихиду по Аркаше, – вздохнул он.
– Чем заниматься-то думаешь? – усмехнулся Старицкий.
– Поживем – увидим, – отозвался Никита, глядя куда-то мимо атамана. – Еремеич вот меня в сотоварищи берет.
– Выходит, сговорились? – покачал головой Георгий.
Никита не ответил.
– Ладно, прощай, – развел руками Старицкий. – Не поминай лихом.
Они обнялись.
– Храни тебя Господь, атаман, – прошептал Никита на ухо Георгию.
Старицкий вернулся к Андрею.
– Ну что, Миша, пошли? – весело спросил он. – Так уж, видно, судьбе угодно: опять нам вдвоем идти. Как прежде, как всегда!
Подхватив заплечные мешки и скатки с верхней одеждой, они зашагали к реке.
– Вот перемахнем, Мишенька, на тот берег, и все останется в прошлом! – приговаривал Старицкий.
Задорное утреннее солнце пробивалось сквозь кроны сосен, шаловливо путалось под ногами. Начинало припекать. Андрей прислушивался к словам Георгия и очень хотел им верить. А еще ему захотелось вернуться на девять лет назад, в май шестнадцатого, когда для них с Жоркой начиналась новая, полная загадок, волнующая жизнь.
Он обернулся – у могильного холмика на краю поляны неподвижно сидел Никита.
Через десяток саженей Андрей вновь обернулся, но Никита уже скрылся из виду за стволами вековых сосен.
Эпилог
Пересматривать свои фильмы, особенно если они участвуют в конкурсной программе, Наум Оскарович не любил. Едва погас свет и начался показ, он выскользнул из зала и пошел осматривать город.
На площади Святого Марка, как всегда, было людно. Группы туристов щелкали фотоаппаратами, кормили самых ненасытных в мире венецианских голубей, покупали сувениры…
Наум Оскарович шел вдоль Большого Канала, поглядывая на вереницу гондол и катеров. Последнее время он стал быстро уставать даже от пеших прогулок. Вот и сейчас скорый шаг начинал вызывать одышку и легкое головокружение. Наум Оскарович присел на парапет и принял валокордин.
