Джим говорил Биллу, что белых мужчин и африканских женщин разделяют два барьера: первый – цвет кожи, второй – уровень цивилизованности. В результате белые мужчины рассматривают негритянок, с которыми знакомятся в Африке, как экзотику и даже не помышляют о том, чтобы связываться с ними всерьез. Для него же, негра, существовал единственный барьер – цивилизационный, потому что цветом кожи африканки не отличались от его американских подружек. Они были ровно настолько же красивы и привлекательны. Но при общении с ними у него создавалось такое впечатление, будто он окунулся в прошлое; особенно в деревне он чувствовал себя точно янки при дворе короля Артура. Все равно как если бы Биллу или мне было дано пообщаться с древней гречанкой или дамой эпохи Ренессанса.
Я был потрясен услышанным и, естественно, всей душой сочувствовал Джиму. Билл, однако, сказал мне, что, проведя несколько месяцев в Штатах, наш друг излечился от депрессии и решил снова уехать в Африку.
Он признал, что совершил ошибку, надеясь найти подлинные африканские ценности у одного из самых примитивных племен. Если в Африке есть чему научиться, то только у этнической группы, которая сама, без помощи белых, достигла высокого уровня цивилизации, как йоруба или акан. В конце концов он остановил свой выбор на народе игбо, населяющем юго-восток Нигерии.
Он с подъемом рассказывал Биллу, что игбо, веками жившие главным образом сельским хозяйством, сейчас разводят ямс, маниоку, кассаву, бататы, бананы и масличную пальму. Их ткани, скульптуры и маски – особенно предназначенные для культов различных тайных обществ – гордость каждой западной коллекции африканского искусства. Многие игбо правда, номинально католики, но от верований и обычаев предков не отступили. Джим надеялся многому от них научиться.
После Перу меня направили на два года в Восточную Европу, и все это время у меня не было никаких вестей о Джиме. Вернувшись в Штаты, я снова повстречал Билла; он сказал, что Джим по-прежнему в Нигерии. Переписывались они очень редко, но в письме примерно годичной давности он сообщал, что решил жить, как туземцы; осел в деревне, завел семью, выращивает ямс и счастлив.
Несколько месяцев спустя мне предложили отправиться в Лагос. Я сразу же согласился. Приехав в Нигерию, я написал Джиму до востребования в Бори; именно такой адрес он дал Биллу.
Через несколько недель пришел ответ. Друг радовался моему письму. В первый момент он хотел сразу приехать в столицу, но потом подумал, что я лучше пойму, что он теперь за человек, если увижу, где и как он живет. Поэтому просил, чтобы я его навестил сам, и дал подробные инструкции, как добраться до его деревни. В конце упомянул, что у него уже несколько дней держится лихорадка, но ничего серьезного нет, и он наверняка поправится до моего приезда.
Я хотел было выбраться к нему в ближайший уик-энд, но тут знакомые пригласили меня на сафари в Окитипупа. Через неделю оказалось, что мне нельзя отлучаться из столицы, потому что приезжает американский сенатор. Не успел я оглянуться, как прошло почти два месяца.
В конце концов, однако, я вылетел авиеткой в Порт-Харкорт, а там нанял автомобиль с шофером. Дорога была скверная, но мы без проблем добрались до Бори, а затем до Коне. Я велел водителю подождать меня до утра, после чего с его помощью – и согласно инструкциям Джима – нанял моторную лодку. Хозяин лодки хотел сопровождать меня, но в молодости я не раз ходил на моторке, так что предпочел заплатить больше и поплыл один.
Берега заросли густыми, непроходимыми джунглями; только кое-где у самого края воды виднелись кучки простых хижин на сваях, а иногда я проезжал мимо рыбаков в примитивных челноках. Я радовался, что скоро встречу Джима, хотя в то же время чувствовал себя немного как Марлоу, плывущий на встречу с Куртцем.
[15]
Как знать, сильно ли мой друг изменился за эти годы? Наконец я увидел высокую скалу в форме человеческой головы, которую Джим нарисовал в письме. Сразу же за скалой была маленькая бухточка; пришвартовав лодку, я двинулся по тропинке к видневшимся в отдалении хижинам, крытым пальмовыми листьями.
Когда я добрался до деревни, меня сразу же окружила стайка голых орущих детей. Они явно не ходили в школу, потому что не говорили по-английски; только кричали без конца одно и то же:
– Ибулаци! Ибулаци! Ибулаци! Имайна ангхан?
[16]
Тогда я не понимал еще даже таких простых слов и только беспомощно вертел головой. Но когда я начал четко повторять «Джим, Джим», малыши догадались, что мне нужно, и повели меня к просторной хижине в конце деревни. Я постучался и, не дождавшись ответа, вошел внутрь. Мне сразу же ударил в ноздри довольно неприятный запах, но я подумал, что в подобном жилище это, должно быть, дело обычное.
В хижине никого не было. Но я не сомневался, что попал по нужному адресу, потому что на сбитой из досок простой полке увидел несколько американских книг. Близилось четыре часа пополудни. Я решил, что Джим скоро вернется, уселся на низком лежаке и принялся ждать.
Осматриваясь, я обратил внимание на три деревянные скульптуры. Первая изображала странное существо с телом человека и головой собаки или шакала. На уровне живота оно держало человеческий череп. Повыше было прорезано застекленное отверстие, в котором белела яичная скорлупа; Другая скульптура изображала коленопреклоненную женщину с тремя грудями. Шея и талия у нее были утыканы гвоздями, руки воздеты кверху. Она сверкала зубами, словно улыбаясь, но лицо ее дышало свирепостью. Неприятное впечатление усиливалось тем, что в ладонях она держала опять же по человеческому черепу. Я вздрогнул и перевел взгляд на последнюю скульптуру. Это была фигура мужчины с бараньими рогами, сидящего на низком табурете. В правой руке он сжимал нож; в левой держал отрезанную человеческую голову. У меня мороз пробежал по коже.
Время шло, а друг не появлялся. Я взял с полки книгу и начал ее листать. В какой-то момент я, видимо задремал: когда очнулся, в хижине сидели три женщины. Они тихо беседовали в полутьме.
Я заговорил с ними по-английски, но они только смеялись, крутили головами и что-то говорили на своем языке: Хотя английский в Нигерии – официальный язык, им владеют только жители крупных городов. В провинции, не зная местных наречий, сплошь и рядом не объяснишься. Однако женщины несколько раз повторили имя «Джим».
Все три были молоды и красивы, хотя, на мой вкус, немного толстоваты. Я догадался, что это жены моего друга. Вскоре они разожгли огонь и приготовили еду – жаренную на решетке рыбу, политую пикантным соусом, и нарезанные ломтями жареные плантаны. Давно я не едал такого вкусного ужина.
Время шло, а Джима все не было. Женщины разделись и улеглись. Они начали давать мне знаки, чтобы я тоже разделся и присоединился к ним, но я не воспользовался приглашением. «Джим, оказывается, еще не объяснил им, что у гостеприимства есть свои границы!» – подумал я, улыбаясь про себя.
