— И таким образом вы великодушно подставили меня, чтобы переложить подозрения американцев на английскую разведку — через меня и Юрека, который служил в британском военном флоте. В самом деле очень ловко.
— Простите нас. Мы вынуждены были лгать вам, но ради благой цели. — Контатти развел руками. — Мы заставили вас поверить, будто наша цель — Форст, потому что иначе вы отказались бы сотрудничать и в любом случае у вас оставались бы сомнения на наш счет. Что же касается Хагена, то не переживайте, мы так или иначе все равно убрали бы его. Для этого у нас есть свои причины. Было бы глупо сейчас говорить о них.
— Конечно. Нет смысла и добавлять, что мои блестящие шпионские операции во вред Уэйну не представляли для вас ни малейшего интереса. Вся эта сплошная дымовая завеса только для того и нужна была, чтобы я поверила, будто сотрудничаю с вами.
— Уверяю вас, мы очень высоко оценили и ваши усилия, и информацию, какую вы нам достали.
— И самое главное, тот факт, что Уэйн, вспоминая мое поведение в эти последние дни, будет безусловно убежден в моей причастности к операции. — Обессиленная, Мерилен обратилась к Контатти: — Не нальете ли скоча? Мне сейчас совершенно необходимо выпить.
Контатти поспешил выполнить ее просьбу и заодно обратился к мрачному Шабе:
— Тоже выпьешь, старик?
Шабе ответил злобным взглядом.
— Понимаю. Артерии, — пояснил Контатти, наливая себе.
— Я пью только с друзьями, — холодно уточнил Шабе.
— Но у тебя нет друзей. Они все умерли. Либо от старости, либо потому, что ты сам отправил их на тот свет.
Шабе рассмеялся, покашливая и поглядывая то на Контатти, то на Мерилен, но под конец его смех превратился в злобное рычание.
— Теперь, когда тебя сфотографировали, твоя карьера закончена, парень. Что же касается вас, мисс Ванниш, то мне не хотелось бы, чтобы вы питали иллюзии. Вам лучше всего понять, что у вас безвыходное положение, потому что на вас накинутся все. Американцы, поняв, что Англия тут ни при чем, обвинят вас в том, что вы советский шпион, а значит, отвечаете за убийство Хагена. Англичане заставят вас заплатить за подозрения американцев. Ну а русские просто не любят лишних свидетелей…
— Не стоит продолжать. Я все прекрасно понимаю. Пока вы еще не можете убрать меня из-за документов, которыми я располагаю. Но потом, когда я отдам их вам… — Она начертила в воздухе крест. — Забавно. Сейчас пролью слезы.
— Попробуйте, — сказал Контатти. — Кто знает, Шабе мог бы и растрогаться.
— Будь я одна, конечно, я пропала бы. Я женщина довольно хрупкая, но перед вами, такими умными, такими суперменами…
— Жаль, — прервал ее Контатти, — жаль, что вам пришла в голову дурацкая мысль усомниться во мне…
— Я виновата, не так ли? — спросила Мерилен, неожиданно обретя спокойствие, сдержанность и твердость. — Я должна была позволить использовать себя как инструмент. С закрытыми глазами. Может быть, тогда я и вышла бы как-то из положения.
— Несомненно, — согласился Контатти.
— Возможно, — поправил его Шабе.
— Итак, я должна исчезнуть, изменить лицо, друзей, все. Сменить работу, язык, привычки, перебраться на другой континент. Секретные русские и американские службы начнут охотиться за мной по разным причинам, но с одной целью — убрать. Подобная перспектива определенно ведет к одному — самоубийству.
После тяжелой паузы заговорил Шабе:
— Но ведь это же очевидно — мы не можем допустить, чтобы свободно разгуливал по свету человек, располагающий такой информацией, какая есть у вас.
— И очевидно также, что, если я исчезну, если со мной случится какое-нибудь несчастье, — сказала Мерилен, обращаясь к Контатти, — ваше досье окажется в руках английского посла.
— И очевидно, что мы сохраним вам жизнь, если вы возвратите нам пленки и снимки, все полностью, — сказал Контатти.
— Но ведь столь же несомненно, Контатти, что, как только вы получите их, моя жизнь уже ничего не будет стоить. Ни цента.
— Положение может измениться, — заметил Контатти, внимательно изучая странное выражение лица Мерилен. — Оно может измениться, если вы сумеете убедить нас, что у вас не останутся копии этих записей и фотографий.
— А как? Вы ведь ни за что не поверите мне, даже если я поклянусь вам, что и не думала делать копии.
Контатти развел руками:
— Поскольку полной гарантии быть не может, не остается ничего другого, как довериться друг другу. Составить договор и соблюдать его.
— Верно. Могу я предложить свои условия?
— Пожалуйста.
— Чтобы я осталась жива.
Контатти кивнул:
— Будем только рады.
— Чтобы осталась жива Соня и была бы немедленно возвращена в свою семью.
— Более чем разумное требование.
— И чтобы вы позаботились… обо мне.
— Как это понимать?
— Я уже описала, какое меня может ожидать будущее, — продолжала Мерилен, глядя то на Контатти, то на Шабе. — Утешить меня в этой ситуации может только одно — наличные. На срочные расходы.
— Сколько? — спросил Контатти, немного помолчав.
— Пятьсот тысяч.
Контатти попытался пошутить:
— Лир?
— Долларов. Наличными.
— Но это же целое состояние. Вы понимаете, надеюсь?
— Поскольку я опасаюсь, что пребывать на этом свете мне осталось недолго, то хочу пожить в свое удовольствие, — сказала Мерилен, наливая себе еще виски. — И потом я считаю себя обязанной позаботиться о детях Юрека, ведь он в тюрьме, он скомпрометировал себя и вообще, наверное, погиб.
— И где же мне взять такие деньги?
— У своих начальников.
Контатти не захотел или не сумел отказаться от своей обычной игры:
— Мои начальники могут сказать: «Виноваты, вот и выкручивайтесь». — Он изобразил грустную улыбку. — Могут поручить Шабе решить проблему в той жесткой форме, о какой он уже и сам говорил, то есть убрать и меня, и вас.
Мерилен не шелохнулась.
— В таком случае вы будете опознаны, даже мертвый, и американцы узнают, кто их предал. У них появятся доказательства, они отомстят. — Она заговорила иронично, насмешливо. — Как вы сказали мне однажды, может даже разразиться война. Неужели ваша страна была бы готова начать ее из-за такого пустяка? Из-за каких-то пятисот тысяч долларов?
— Война? А почему бы и нет? — вмешался Шабе. — По своему характеру и по личному убеждению я за жесткие решения. — Он с презрением посмотрел на Контатти. — Как коллективные, так и индивидуальные.
Они опять выглядели не столько союзниками, сколько врагами, которых связывал какой-то загадочный и трудный сговор.
