— Жидкость серая, как время. Без цвета, без запаха. Мучительная инъекция.
Юрек по-прежнему сидел недвижно, сжав губы.
Уэйн знаком велел медсестре продолжать. Игла маленького шприца легко вошла в набухшую вену Юрека.
— Это в память о моем друге Фрэнки, — сказал Уэйн. — Теперь твоя очередь. Запомни, минуты сейчас покажутся тебе вечностью. Когда же надоест мучиться, дай знать. И если согласишься говорить, велю ввести антидот. Тогда сразу почувствуешь, что возвращаешься к жизни, и посмотришь на меня с бесконечной благодарностью. И заговоришь, ох, вот уж это точно — заговоришь!
Юрека положили на кушетку, связав руки и ноги.
— Да, должен предупредить, — добавил Уэйн, — антидот действует, только если его вводят в течение нескольких минут. Иначе мозг так и останется опустошенным.
В пижаме, взлохмаченный, плохо соображая со сна, американский вице-консул в Риме дотянулся до телефонной трубки и, выслушав собеседника, звонившего ему из Вашингтона, вскипел, не очень хорошо поняв, что ему говорят:
— Да что за глупости! — Продолжая слушать, он с тревогой взглянул на спавшую рядом жену. — Что? Да нет, этого не может быть! — Он сел в кровати, теперь уже окончательно проснувшись. — Да, конечно, заместитель государственного секретаря… Никаких осложнений… Сейчас же позабочусь.
Он положил трубку и вздохнул, понимая, что спать больше не придется. Неприятность, похоже, была весьма серьезной. И как раз в отсутствие посла. Он сунул ноги в домашние туфли и машинально взглянул на портрет президента Соединенных Штатов, висевший на стене.
В это же время пожилой коренастый человек с серыми, коротко постриженными волосами, военный советник советского посольства в Риме, вошел в кабинет, застегивая пиджак. За столом сидел чиновник, говоривший по телефону, явно робея, потому что звонок был из Москвы.
— Да… да… да…
Военный советник выхватил у него трубку:
— Григорий, это я… Не понял, повтори… — Он выслушал и вздрогнул, с испугом посмотрев на чиновника, который словно окаменел, глядя на портрет Брежнева, занимавший полстены.
Боль была нестерпимой. Словно ввинчивали в мозг толстый винт. Глаза Юрека остекленели, изо рта пошла пена, он с трудом дышал. Тело его содрогалось в конвульсиях, отчаянно пытаясь высвободиться, щиколотки и запястья кровоточили. Он издавал негромкий, непрекращающийся стон. Снова конвульсии, снова нестерпимая боль, но немного другая, на какое-то мгновение она сменилась облегчением, ясностью сознания. Он увидел склонившиеся над ним искаженные лица медсестры и Уэйна.
— Видишь меня? Узнаешь? — закричал Уэйн. — Да, возвращается сознание, сейчас ты еще способен соображать. Так что давай поговорим. Скажи мне, кто ты.
Юрек обливался потом и лихорадочно мотал головой:
— Хватит. Хватит.
— Откуда ты взялся? Тебе платят или работаешь за идею?
Взгляд Юрека попытался задержаться на лице медсестры: совсем юное, миловидное, отстраненное, профессионально бесстрастное. Прядь рыжих волос выбилась из-под белой шапочки.
— Помогите мне… Еще время… время… время…
Мучительно страдая от нестерпимой боли, Юрек бредил, его мозг отчаянно хватался за повод: время. Он ожидал чего-то, что должно было произойти со временем.
— Скоро закончится. Как только пожелаешь, — сказал Уэйн, тоже весь в поту. — Зависит от тебя, только от тебя. Как тебя зовут? Имя?
— Время… время…
— Как ты прошел в аэропорт? Как смог прицелиться в Хагена в темноте? Кто послал тебя? Какова политическая цель твоего преступления?
Юрек передернулся в конвульсиях, словно от электрического разряда. Его мокрое от пота лицо, исказившись от боли, превратилось в жуткую, чудовищную маску, на которую невозможно было смотреть.
Уэйн не дал ему передышки.
— Я знаю, что сейчас ты понимаешь меня. Решайся наконец отвечать, а то будет поздно. Видишь? — Он указал на поднос со шприцем и ампулами, стоявший рядом, на стуле. — Тут и начало, и конец. Могу удвоить дозу, и твой мозг взорвется, превратишься в хлам, в разбитую куклу. Или же введу антидот, тогда ты свободен и счастлив. У тебя только одна жизнь, чего ты медлишь?!
Юрек сжал губы и, мыча, несколько раз покачал головой.
— Да ты, я вижу, твердый орешек. Ладно, пойдем до конца.
Зазвонил телефон. Юреку звонок показался необычайно громким, и звучал он все громче и громче, пока не сделался нестерпимым, режущим и острым.
Среда, 15 ноября
В холодном и строгом помещении архива Министерства обороны за столом, заваленным бумагами, сидел полковник Танкреди. Еще более осунувшийся, с черными кругами под глазами, он изучал какие-то документы. Зазвонил телефон.
— Да, — ответил Танкреди. — Пусть немедленно идет сюда. — Задумчивый, озабоченный, он тяжело поднялся с места. За окном едва брезжил рассвет нового дня, приготовившего полковнику слишком много проблем.
Стены архива сплошь, до самого потолка, были уставлены картотечными ящиками и стеллажами с папками. Танкреди отыскал нужную папку в разделе на букву «Р», отнес ее на стол и раскрыл. И сразу же его внимание привлек листок бумаги с отпечатками пальцев.
Дверь открылась, в комнату решительными шагами вошел капитан Коссини и, остановившись по стойке смирно, отдал честь.
Танкреди ответил ему неопределенным жестом и заметил:
— Быстро, ничего не скажешь. Из постели сюда всего за несколько минут…
— В вашем распоряжении, полковник.
— Я прочитал ваш рапорт командованию по поводу похищения Сони Рудинской. Мне нужны все подробности.
Коссини встревожился:
— Что случилось? Он умер?
— Рудинский стрелял в агента ЦРУ.
— Не понимаю, — сказал Коссини, совершенно ошеломленный этим известием.
— Все, о чем мы сейчас с вами говорим, государственная тайна.
— Государственная?
Танкреди кивнул.
Коссини ответил:
— Конечно. Можете рассчитывать на меня, полковник.
— Граф Рудинский ваш личный друг?
Коссини поколебался.
— Да, но…
— Его допрашивают. Он молчит.
— Кто допрашивает?
— Друзья, — объяснил Танкреди, отводя взгляд. — Люди, которые умеют заставить заговорить кого угодно. Но только не его. Пока. — Он посмотрел за окно. — Плохая ночь. Плохой день. — Взял папку с письменного стола. — Я выяснил, кто он, благодаря отпечаткам пальцев. Буквально только что. Просто повезло. Потом я нашел ваш рапорт, капитан. Странное совпадение: похищение ребенка и жертва, которая становится убийцей.
