И он действительно так думал.
Вайнер и Сильвия спали в огромной клетке со столом, лампой и двумя туземными кроватями, покрытыми циновками. Там они чувствовали себя в безопасности, защищенными от москитов, от порхавших над лицами больших бархатных бабочек, от черных лакированных скорпионов, бежевых мохнатых пауков и трепещущих летучих мышей. По ночам перекликались древесные и бычачьи лягушки.
Сильвия была очарована, но несчастна. Долгими днями, когда муссоны выливали целые потоки теплой воды на курящийся парк, а в гостиных Астаны застаивался тяжелый и влажный воздух, она часто оставалась наедине с книгой или виолончелью. Встречи со свекром были сущей пыткой.
— Как и большинство тугих на ухо людей, твоего отца подчас трудно понять. Особенно, когда он бормочет, глядя на меня, фразу, в которой я улавливаю лишь слово «аметист». Не знаю, что хочет сказать раджа, но, по-моему, это вовсе не комплимент.
— Не обращай внимания, дорогая Мип, - смущенно отвечал Вайнер.
Не прошло и месяца после возвращения Вайнера в Кучинг, как между отцом и сыном разразился скандал: Чарльз обвинял раджу муду в зависти к его власти. Не вызывало у него доверия и неизменно хорошее настроение Вайнера - непостижимое для раджи обстоятельство, ведь всякий, кто улыбается, вынашивает план какой-нибудь маккиавеллевской измены. Нужно было действовать. Даже не соблаговолив предупредить Вайнера, желчный старик опубликовал торжественное воззвание, в котором повысил Бертрана до титула туана муды: теперь тот мог автоматически унаследовать радж, в случае если его старший брат не оставит мужского потомства. В последнем одноглазый раджа не сомневался, предрекая всякому, кто желал его услышать, что такое вредоносное создание, как Сильвия Бретт, ни за что не родит жизнеспособного сына. Он также приказал, чтобы самого Бертрана встретили в Сараваке королевским салютом - с такими же почестями, какие обычно отдавали Вайнеру. Кроме того, все подданные раджа должны были впредь признавать участие Бертрана в государственных делах, что было должным образом запротоколировано в статуте, хранившемся в архивах Верховного Совета.
Возможно, Вайнера это не задело бы так сильно, если бы отец, по крайней мере, его предупредил: ведь раджа муда ничего не знал даже о предстоящем прибытии брата. Все это напоминало заговор, свидетельствовало о недоверии и враждебности Чарльза к старшему сыну. Вайнер просто не мог не отреагировать. Он обратился к отцу с письменным протестом, и тот изобразил удивление, объяснив душевное состояние раджи муды простой завистью. Затем начался обмен нелицеприятными посланиями между апартаментами Вайнера и канцелярией. Из своего окна Вайнер наблюдал в подзорную трубу за доставкой своих писем и за вызванным ими беспокойством. Под конец раджа даже не удостоил сына ответом.
«Дорогой отец,
Я буду Вам весьма признателен, если Вы соблаговолите ответить на мои письма, поскольку моя супруга желает знать, не пора ли ей упаковывать чемоданы.
Ваш Вайнер».
Ну, разумеется, пора! Разъяренный Белый раджа тут же заговорил о «неповиновении». Вайнер тоже пришел в ярость:
— Правом наследования обладает старший сын. Поэтому должен был править не мой отец, а Брук Брук и его потомки. Я не допущу, чтобы это беззаконие повторилось теперь и со мной.
Впрочем, пару дней спустя раджа муда заявил, что готов покинуть Саравак, как только будут отменены воззвание и акт канцелярии. Раджа не собирался ничего отменять, Вайнер волен либо уехать, либо остаться, но его присутствие в правительственных службах и на заседаниях Верховного Совета перестало быть необходимым.
Негодуя на брата и упрекая его за председательство в Саравакском государственном комитете, основанном раджей в Лондоне для обеспечения контактов с британским правительством, Вайнер был убежден, что отцом манипулирует Адех. Однако Бертран ничего не знал: раджа затевал все в тайне и в одиночестве. Впоследствии Вайнер не раз имел случай удостовериться в лояльности младшего брата и, возможно даже, в положительной роли, сыгранной Комитетом в инвестиционных вопросах, торговом обмене и дипломатических отношениях. Но до этого дело еще не дошло, и в тревожной, лихорадочной атмосфере внезапного отъезда Вайнер написал брату письмо, где высказал собственные жалобы и подозрения:«...Я обязан выполнять здесь грубую работу, тогда как ты со своей кликой решаешь, что я должен, а чего не должен делать. Нет уж, уволь...»
Он добавил, что согласен вернуться, только если получит обратно свои полномочия и абсолютный контроль над всей страной. Ложку дегтя подлила Адеху и Сильвия.
Белый раджа переменил тактику: став на вид сговорчивее, он написал Вайнеру трогательно простодушное письмо, где выразил намерение отправиться в круиз вдоль побережья и проститься с друзьями. Он желал Вайнеру успеха и просил его отлучиться лишь на время официального приема Адеха и провозглашения: «У меня нет никаких личных амбиций, и я думаю только о будущей безопасности. Сорок четыре года назад, после кончины прежнего раджи, я пришел к власти в совсем иных обстоятельствах...»
Вайнер отнесся к письму скептически: он знал, что старый лис играл свою сентиментальную роль всякий раз, если его вину слишком явно обнажала какая-нибудь ссора. Буря, похоже, улеглась, но Чарльз сумел перевернуть все с ног на голову, и когда в конечном счете извиняться пришлось Вайнеру, отец ответил, что некоторые вещи трудно простить и невозможно забыть.
Младший сын Гарри обручился с Дороти Крейг, которая через несколько лет умерла, а Бертран женился на ее кузине Глэдис Палмер, дочери члена парламента сэра Уолтера Палмера. Давно и тесно связанная с Люсьеном Доде
[88]
(в высшей степени светским человеком, другом Бёрн-Джонса и Мередита
[89]
), хорошо знакомая со сливками высшего общества, появлявшимися на чаепитиях пожилой императрицы Евгении, и к тому же довольно самовлюбленная Глэдис оставила после себя занятные и нескромные мемуары под названием «Relations and Complications». И хотя тогда она еще ничего не писала, связь с семьей Доде превращала Глэдис в глазах старого самодержца-франкофила в музу парижских литераторов. Со своей стороны невестка считала его старым добрым папашей, тогда как Сильвия видела в нем бесчеловечного тирана, изверга со «взором василиска». Правы были, конечно, обе, просто их суждения касались разных сторон личности раджи.
Глэдис родила мальчика Антония, или просто Энтони, а Сильвия преждевременно разрешилась дочерью Леонорой, что Белый раджа счел весьма показательным. Он распределял по разным категориям не только своих чиновников, но и членов семьи, иными словами, бывали дети первого и второго сорта. Все очень просто.
Астана не могла похвастаться морем удовольствий, но особенно зловещими были там званые вечера. Отделенные друг от друга, подобно зернам от плевел, мужчины и женщины рассаживались в два ряда на чугунных скамьях, причинявших огромные мучения. Гости даже не смели шушукаться. Затем раджа Чарльз верховодил ужином, постукивая по столу пальцами и сверля единственным глазом каждого гостя по очереди, а льстецы восхищенно кричали ему в ухо: «О да, раджа! О нет, раджа! Вы абсолютно правы, ваше высочество!..» Так что чечакам добавить было нечего. Кормили прескверно. После ужина подавали кофе на террасе, где мигающий свет огнеупорных ламп привлекал ночную живность, которая, задевая руки и лица, пугала женщин. Раджа обычно уходил в конец веранды, садился особняком и, глядя в тропическую ночь, молча курил сигару. Иногда, то ли из-за больной простаты, то ли желая показать этим «неженкам», как мочатся в джунглях, он шумно орошал грядку.
