— Уже ищу. — Калека толкнул колеса кресла, со скрипом отъехал к стеллажам, стянул с них толстый рулон и принялся просматривать листы, отбрасывая просмотренные на пол. — Хммм… Ага, вот. Королевство Мехт. В гербе попеременно серебряные рыбы и короны на красно–голубом четырехдольном поле…
— Плюнь на геральдику, Фэнн. Кто там король?
— Ойот по прозвищу Справедливый. Избран путем голосования…
— …Эмгыром из Нильфгаарда, — холодно докончил Кодрингер.
— …Девять лет назад.
— Не тот, — быстро прибросил «юрист». — Этот нас не интересует. Кто был до него?
— Минутку. Вот. Акерспаарк. Умер…
— Умер от острого воспаления легких, пробитых кинжалом убийц, подосланных Эмгыром или шибко справедливым Ойотом. — Кодрингер снова проявил догадливость. — Геральт, упомянутый Акерспаарк вызывает у тебя какие–нибудь ассоциации? Не мог ли это быть папуля Йожа?
— Да, — подтвердил ведьмак после недолгого раздумья. — Акерспаарк. Помню. Так Дани называл своего отца.
— Дани?
— Это его имя. Он был сыном Акерспаарка, принцем…
— Нет, — прервал Фэнн, рассматривая свитки. — Здесь перечислены все: законнорожденные сыновья — Орм, Горм, Хорм и Гонзалес; законнорожденные дочери — Аля, Валя, Нина, Полина, Мальвина и Аргентина…
— Снимаю обвинения в адрес Нильфгаарда и Справедливого Ойота, — серьезно заявил Кодрингер. — Акерспаарка не убили. Он нормально затрахался вусмерть. Потому что наверняка были у него и незаконнорожденные детишки, а, Фэнн?
— Были. И немало. Но никого по имени Дани я что–то не вижу.
— Ясное дело — не видишь. Твой Йож, Геральт, никакой не принц. Даже если его и вправду породил где–то на отшибе этот профессиональный трахтмахер Акерспаарк, от права на титул принца его отделяла чертовски длинная череда законнорожденных Ормов, Гормов и прочих Гонзалесов с их собственным, наверняка многочисленным же потомством. С формальной точки зрения брак Паветты — типичный мезальянс.
— А Цири — дитя мезальянса, не имеет права на трон?
— Браво!
Фэнн проскрипел к пюпитру, вертя колеса кресла.
— Это аргумент, — сказал он, поднимая огромную голову. — Всего лишь аргумент. Не забывай, Геральт, мы боремся не за корону для княжны Цириллы и не за лишение ее оной. Из распространяемых слухов должно следовать, что девочка не годится на то, чтобы с ее помощью наложить лапу на Цинтру. И если кто–то такую попытку предпримет, ее легко можно будет поставить под сомнение. В политической борьбе девочка перестанет быть фигурой, станет малозначительной пешкой.
— И ее оставят в живых, — бесстрастно докончил Кодрингер.
— С формальной точки зрения, — спросил Геральт, — сколь весом этот ваш аргумент?
Фэнн взглянул на Кодрингера, потом на ведьмака.
— Не очень. Цирилла — все же кровь Калантэ, хоть и немного разжиженная. В нормальных условиях ее, возможно, и отстранили бы от трона, но условия сейчас ненормальные. Кровь Львицы имеет политическое значение…
— Кровь… — Геральт потер лоб. — Что значит «Дитя Старшей Крови», Кодрингер?
— Не понимаю. А что, кто–то, говоря о Цирилле, употребил такую формулировку?
— Да.
— Кто?
— Не важно кто. Что это значит?
— Luned aep Hen Ichaer, — неожиданно сказал Фэнн, отъезжая от пюпитра. — Дословно это не «Дитя», а «Дочь Старшей Крови». Хммм… Старшая Кровь… Встречалось мне такое определение… не помню точно… Кажется, речь идет о каком–то эльфьем предсказании. В некоторых версиях текста пророчества Итлины, тех, что постарше, есть, кажется, упоминание о Старшей Крови Эльфов, или Aen Hen Ichaer. Но у нас нет полного текста пророчества. Надо бы обратиться к эльфам…
— Оставим это, — холодно прервал Кодрингер. — Не надо излишка проблем, Фэнн, излишек предсказаний и тайн вреден. Благодарю тебя. Ну бывай, плодотворной тебе работы. Геральт, позволь. Вернемся в контору.
— Маловат, верно? — удостоверился ведьмак, как только они вернулись и уселись в кресла: «юрист» за стол, он — напротив. — Маловат гонорар, верно?
Кодрингер поднял со стола металлический предмет в форме звезды и повертел его в пальцах.
— Маловат, Геральт. Копаться в эльфьих предсказаниях — для меня дикая нагрузка, потеря времени и средств. Необходимо найти подходы к эльфам, потому что никто, кроме них, ничего в их записях понять не в состоянии. Эльфские манускрипты — в большинстве случаев дико закрученная символика, акростихи, а то и просто шифровки. Старшая Речь всегда двузначна. По меньшей мере. А в письменном виде может иметь и десяток значений. Эльфы никогда не стремились помогать тем, кто хотел разобраться в их пророчествах. А в теперешние времена, когда по лесам идет кровавая война с «белками», когда дело доходит до погромов, опасно к ним даже приближаться. Вдвойне опасно. Эльфы могут принять нас за провокаторов, люди — обвинить в предательстве…
— Сколько, Кодрингер?
«Юрист» минуту помолчал, не переставая играть металлической звездой. Наконец сказал:
— Десять процентов.
— Десять процентов от чего?
— Не издевайся, ведьмак. Дело принимает серьезный оборот. Становится все менее ясно, в чем тут дело, а когда не ясно, в чем дело, значит, дело наверняка в деньгах. Тогда мне милее проценты, нежели обычный гонорар. Дашь десять процентов от того, что сам с этого поимеешь. Конечно, с зачетом уже выплаченной суммы. Составим договор?
— Нет. Не хочу ввергать тебя в расходы. Десять процентов от нуля дает нуль, Кодрингер. Я, дорогой коллега, не поимею с этого ничего.
— Повторяю: не издевайся надо мной. Не верю, что ты действуешь без выгоды. Не верю, что за этим не скрывается…
— Меня не интересует, во что ты веришь. Не будет никакого договора. И никаких процентов. Назначь размер гонорара за сбор информации.
— Любого другого, — закашлялся Кодрингер, — я выкинул бы вон, будучи уверен, что он пытается меня провести. Но тебе, анахроничный ведьмак, как–то удивительно к лицу благородное и наивное бескорыстие. Это чисто в твоем стиле, прекрасно и патетически старомодно… позволить себя убить задаром…
— Не будем терять времени. Сколько, Кодрингер?
— Еще столько же. Всего — пятьсот.
— Сожалею, — покачал головой Геральт, — но меня не станет на такую сумму. Во всяком случае, сейчас.
— Повторяю предложение, которое я тебе уже сделал в самом начале нашего знакомства, — медленно проговорил «юрист», продолжая играть звездой. — Возьми у меня работу, и тебя станет. И на информацию, и на другие прелести.
— Нет.
— Почему?
— Тебе не понять.
— Теперь ты ранишь уже не сердце, а гордость профессионала. Ибо я льщу себя надеждой, что в принципе понимаю все. В основе наших профессий лежит сволочизм окружающих, однако ты упорно предпочитаешь анахроничное современному.
