— Так чего ж мы ждем? — крикнул Ставро. — Я иду первым!
— Не спеши! — снова прорычал маленький бургомистр. — У девки всего лишь тонкий лён на хребте! Значит, и ты скинь свою разбойничью шкуру, солдат! Это ж спорт!
— Чума на вас! — Ставро сорвал с себя украшенный железяками кафтан, затем стащил через голову рубаху, явив миру худые, заросшие, как у павиана, руки и грудь. — Чума на вас, глубокоуважаемый, и на ваш спорт засратый! Так пойду, нагишом, в портках однех! Вот так! Иль портки тоже скинуть?
— Снимай и подштанники! — сексуально прохрипела маркиза де Нэменс–Уйвар. — Посмотрим, только ль на морду ты мужик!
Награжденный долгими аплодисментами, голый по пояс Ставро достал оружие, перебросил ногу через бревно барьера, внимательно наблюдая за Цири. Цири скрестила руки на груди. Не сделала даже шага в сторону торчащего из песка меча. Ставро замялся.
— Не делай этого, — сказала Цири очень тихо. — Не заставляй меня… Я не позволю прикоснуться к себе.
— Не злись, девка. — Ставро перебросил через барьер вторую ногу. — У меня ничего супротив тебя нет. Но доход есть доход.
Он не докончил, потому что Цири была уже рядом. Уже держала в руке Ласточку, как она мысленно называла гномов гвихир. Она использовала простой, прямо–таки детский выпад, финт, который называется «три шажка», но Ставро не дал себя на это поймать. Он отступил на шаг, инстинктивно поднял меч и тут оказался целиком в ее власти — после отскока уперся спиной в ограждение арены, а острие Ласточки застыло в дюйме от кончика его носа.
— Этот фокус, — пояснил Бонарт маркизе, перекрывая рев и крики восхищения, — называется «три шажка, обман и выпад терцией». Дешевый номер, я ждал от девчонки чего–нибудь поизящнее. Но надо признать, захоти она, этот остолоп был бы уже мертв.
— Убей его! Убей! — орали зрители. А Хувенагель и бургомистр Пенницвик опустили вниз большие пальцы. С лица Ставро отхлынула кровь, на щеках проступили прыщи и оспины — последствия перенесенной в детстве болезни.
— Я ведь сказала, не заставляй меня, — прошептала Цири. — Я не хочу тебя убивать! Но прикоснуться к себе не дам. Возвращайся туда, откуда пришел.
Она отступила, отвернулась, опустила меч и посмотрела наверх, в ложу.
— Забавляетесь мной! — крикнула она ломким голосом. — Хотите принудить биться? Убивать? Не заставите! Я не буду драться!
— Ты слышал, Имбра? — прогремел в тишине насмешливый голос Бонарта. — Прямая выгода! И никакого риска! Она не будет драться. Ее, понимаешь ли, можно забирать с арены и отвезти к барону Касадею, чтобы он наигрался с ней вдоволь. Можно взять без риска. Голыми руками!
Виндсор Имбра сплюнул. Все еще прижимающийся спиной к бревнам Ставро тяжело дышал, сжимая в руке меч. Бонарт засмеялся.
— Но я, Имбра, ставлю бриллианты против орехов — ничего у вас из этого не получится.
Ставро глубоко вздохнул. Ему показалось, что стоящая к нему спиной девушка выбита из колеи, расслабилась. Он кипел от ярости, стыда и ненависти. И не выдержал. Напал. Быстро и предательски.
Зрители не заметили вольта и обратного удара. Увидели только, как бросающийся на Фальку Ставро проделывает прямо–таки балетный прыжок, а потом, совсем уж не балетным па, валится лицом в песок, а песок моментально набухает кровью.
— Инстинкты берут верх! — перекричал толпу Бонарт. — Рефлексы действуют! Ну как, Хувенагель? Разве не говорил я? Вот увидишь, цепные псы не потребуются!
— Ах, что за прелестное и прибыльное зрелище! — Хувенагель аж прищурился от удовольствия.
Ставро приподнялся на дрожащих от усилия руках, замотал головой, закричал, захрипел, его вырвало кровью, и он снова упал на песок.
— Как, вы сказали, называется этот удар, милостивый государь Бонарт? — сексуально прохрипела маркиза де Нэменс–Уйвар, потирая коленом колено.
— Это была импровизация… — Охотник за наградами, который вообще не смотрел на маркизу, сверкнул зубами. — Прекрасная, творческая, я бы сказал, прямо–таки нутряная импровизация. Я слышал о том месте, где учат так импровизированно выпускать кишки. Готов поспорить, что наша мазелька знает это место. А я уже знаю, кто она такая.
— Не принуждайте меня! — крикнула Цири, и в ее голосе завибрировала угрожающая нотка. — Я не хочу! Понимаете? Не хочу!
— Эта девка из пекла родом! — Амарантовый ловко перепрыгнул через барьер, моментально обежал арену вокруг, чтобы отвлечь внимание Цири от запрыгивающего с противоположной стороны Колтуна. Вслед за Колтуном барьер преодолел Конская Шкура.
— Нечистая игра! — зарычал чувствительный ко всему, что касается игр, маленький, как низушек, бургомистр Пенницвик, и толпа его поддержала.
— Трое на одну! Нечистая игра!
Бонарт засмеялся. Маркиза облизнула губы и принялась еще сильнее перебирать ногами.
План тройки был прост — припирают отступающую девушку к бревнам, а потом двое блокируют, а третий убивает. Ничего у них не получилось. По той простой причине, что девушка не отступала, а нападала.
Она проскользнула между ними балетным пируэтом так ловко, что почти не оставила на песке следов. Колтуна ударила на лету, точно туда, куда и следовало ударить. В шейную артерию. Удар был такой тонкий, что она не сбила ритма, а танцуя вывернулась в обратный финт. При этом на нее не попала ни капля крови, хлещущей из шеи Колтуна чуть ли не на сажень. Амарантовый, оказавшийся позади нее, хотел рубануть Цири по шее, но удар предательского меча пришелся на молниеносный ответный выпад выброшенного за спину клинка. Цири развернулась как пружина, ударила обеими руками, увеличив силу удара резким разворотом бедер. Темный, острый как бритва гномий клинок, шипя и чмокая, распорол Амарантовому живот, тот взвыл и рухнул на песок, тут же свернувшись в клубок. Конская Шкура, подскочив, ткнул было девушку острием в горло, но она мгновенно вывернулась в вольте, мягко обернулась и коротко резанула его серединой клинка по лицу, вспоров глаз, нос, рот и подбородок.
Зрители орали, свистели, топали и выли. Маркиза де Нэменс–Уйвар засунула обе руки между стиснутыми ляжками, облизывала губы и смеялась пропитым нервным контральто. Нильфгаардский ротмистр тыла был бледен, как веленевая бумага. Какая–то женщина пыталась прикрыть глаза вырывающемуся ребенку. Седой старичок в первом ряду бурно и громко извергал содержимое желудка, покрывая блевотиной песок между ногами.
Конская Шкура рыдал, ухватившись за лицо, из–под пальцев струилась смешанная со слюной и слизью кровь. Амарантовый дергался на песке и визжал свиньей. Колтун перестал царапать бревно, скользкое от крови, брызгавшей из него в такт биениям сердца.
— Спааасиитее! — выл Амарантовый, судорожно пытаясь удержать вываливающиеся из живота внутренности. — Ребееебееебееятаа! Спааасите!
— Пиии… тхи… бхиии, — блевался и сморкался кровью Конская Шкура.
— У–бей е–го! У–бей е–го! — скандировала жаждущая хлеба и зрелищ публика, ритмично топая. Блюющего старичка спихнули со скамьи и пинками угнали на галерку.
