— Хе–хе, хе–хе!
— Истинно говорю! Потому как в сочевник Саовины, в эту единственную ночь в году, коты ведьмовы оборачиваются черными как смоль кобылами. И беда тому, кто в такую тьму тьмущую услышит стук копыт и увидит ведьму на вороной кобыле. Кто с такой ведьмой встренется, не избежит смерти. Завертит им ведьма как вьюга листьями, унесет на тот свет!
— Ладно. Когда вернемся — докончишь. Да получше чего–нибудь придумай и дудку наладь. Вернемся, будет тут гулянка! Будем плясать и девку кузнецову лапать… В чем дело, Риспат?
Риспат Ля Пуант, вышедший на двор облегчить пузырь, вернулся бегом, лицо у него было белее снега. Он бурно жестикулировал, указывая на дверь. Заговорить не успел, да и нужды в том не было. Во дворе громко заржал конь.
— Вороная кобыла, — проговорил Фрипп, чуть не прилепившись лицом к окну. — Та самая вороная кобыла. Это она.
— Чаровница?
— Фалька, дурень!
— Это ее дух! — Риспат резко втянул воздух. — Привидение! Она не могла выжить! Умерла и возвращается упырем. В ночь Саовины…
— Приидет ночью, как траур черной, — забормотал дед, прижимая к животу пустую кружку. — А кто с ней встренется, тому смерти не миновать…
— Оружие! Хватай оружие! — лихорадочно крикнул Фрипп. — Быстрее! Дверь обставить с обеих сторон! Не понимаете? Посчастливилось нам! Фалька не знает о нас, заехала обогреться, мороз и голод выгнали из укрытия! Прямиком нам в руки! Филин и Риенс золотом нас обсыпят! Хватайте оружие…
Скрипнула дверь.
Дед сгорбился над крышкой стола, прищурился. Он видел плохо. Глаза были старые, попорченные глаукомой и хроническим воспалением спаек. К тому же в корчме было мрачно и дымно. Поэтому дед едва разглядел вошедшую в избу из сеней худенькую фигурку в курточке из ондатровых шкурок, капюшоне и шарфе, заслоняющих лицо. Однако слух у старика был хороший. Он слышал тихий вскрик одной из прислужниц, стук сабо другой, тихое ругательство корчмаря. Слышал скрип мечей в ножнах. И тихий, злобный голос Киприана Фриппа:
— Поймали мы тебя, Фалька! Небось не ожидала нас здесь увидеть?
— Ожидала, — услышал дед. И вздрогнул при звуке этого голоса.
Он увидел движение щуплой фигурки. И услышал вздох ужаса. Приглушенный крик одной из девок. Он не мог видеть, что девушка, которую назвали Фалькой, скинула капюшон и шарф. Не мог видеть чудовищно изуродованного лица. И глаз, обведенных краской из сажи и жира так, что они казались глазами демона.
— Я не Фалька, — сказала девушка. Дед снова увидел ее быстрое размазанное движение, увидел, как что–то огненно сверкнуло в свете каганков. — Я Цири из Каэр Морхена. Я — ведьмачка! Я пришла, чтобы убивать.
Дед, которому в жизни довелось быть свидетелем не одной пьяной драки, уже давно разработал прекрасный способ избежать повреждений: дал нырка под стол и крепко вцепился руками в ножки. Из такой позиции видеть, ясное дело, он ничего не мог. Да вовсе и не стремился. Он судорожно держался стола, а стол уже ездил по избе вместе с остальной мебелью в гуле, стуке, треске и скрежете, в топоте тяжело обутых ног, ругательствах, криках, ударах и звоне стали.
Одна из девок дико и непрерывно вопила.
Кто–то рухнул на стол, передвинув его вместе с уцепившимся за ножки дедом, и тут же свалился рядом с ним на пол. Дед заурчал, чувствуя, как на него хлынула горячая кровь. Деде Варгас, тот, что сначала хотел его вытурить — дед узнал его по латунным пуговицам на куртке, — жутко хрипел, рвался, разбрызгивал кровь, молотил вокруг себя руками. Один из беспорядочных ударов угодил деду в глаз. Дед уже совсем перестал видеть что–либо. Орущая девка захлебнулась, утихла, вздохнула и принялась вопить снова, правда, взяв более высокую тональность.
Кто–то с грохотом шмякнулся на пол, снова на свежевымытые сосновые доски хлынула кровь. Дед не разглядел, что теперь умирал Риспат Ля Пуант, которого Цири рубанула в шею. Он не видел, как Цири проделала пируэт перед самым носом Фриппа и Ианновица, как проскользнула сквозь их барьер словно тень, словно серый дым. Ианновиц вывернулся за ней следом, быстрым, мягким, кошачьим разворотом. Он был прекрасным фехтовальщиком. Уверенно стоя на правой ноге, ударил длинной, протяжной прямой, метясь в лицо девушки, прямо в ее мерзкий шрам. Он должен был попасть.
И не попал.
Заслониться тоже не успел. Цири рубанула его из выпада, вблизи, обеими руками, через грудь и живот. И тут же отскочила, закружилась, уходя от удара Фриппа, хлестнула согнувшегося Ианновица по шее. Ианновиц врезался лбом в лавку. Фрипп перепрыгнул над лавкой и трупом, ударил с размаху, широко. Цири парировала укосом, крутанула полупируэт и коротко ткнула его в бок над бедром. Фрипп закачался, повалился на стол, пытаясь удержать равновесие, инстинктивно протянул вперед руку. Когда он уперся пятерней в крышку стола, Цири быстрым ударом обрубила ему кисть.
Фрипп поднял брызжущий кровью обрубок, сосредоточенно взглянул на него, потом посмотрел на лежащую на столе кисть. И вдруг упал — резко, с размаху сел задом на пол, совсем так, словно поскользнулся на мыле. Сидя он зарычал, а потом принялся выть диким, высоким, протяжным волчьим воем.
Скорчившийся под столом, залитый чужой кровью дед слышал, как несколько секунд тянулся этот жуткий дуэт — монотонно кричащая девка и дико воющий Фрипп.
Девка умолкла первой, закончив визг нечеловеческим, давящимся стоном. Фрипп просто утих.
— Мама… — неожиданно проговорил он совершенно четко и осознанно. — Мамочка… Как же так… Как же… Что со мной… случилось? Что… со мной?
— Ты умираешь, — ответила изувеченная девушка.
У деда остатки волос встали на голове дыбом. Чтобы сдержать крик, он прикусил единственным зубом рукав сермяги.
Киприан Фрипп Младший издал такой звук, будто что–то с трудом проглотил. Больше никаких звуков он уже не издавал. Никаких.
Стало совершенно тихо.
— Что ж ты сотворила… — прозвучал в тишине дрожащий голос корчмаря. — Что ж ты наделала, девушка…
— Я — ведьмачка. Я убиваю чудовищ.
— Нас повесят… Деревню и корчму спалят.
— Я убиваю чудовищ, — повторила она, и в ее голосе вдруг пробилось что–то вроде удивления. Как бы сомнения. Неуверенность.
Корчмарь застонал, заныл. И зарыдал.
Дед понемногу выкарабкался из–под стола, сторонясь трупа Деде Варгаса, его жутко разрубленного лица.
— На черной кобыле едешь… — пробормотал он. — Ночью, черной как траур… Следы за собой заметаешь…
Девушка повернулась, взглянула на него. Она уже успела обернуть лицо шарфом, а поверх шарфа глядели обведенные черными кругами глаза упырихи.
— Кто с тобой встренется, — пробормотал дед, — тот не избежит смерти… Ибо ты сама есть смерть.
Девушка смотрела на него. Долго. И довольно спокойно.
— Ты прав, — сказала она наконец.
