Он подогнал лошадь. Он торопился.
* * *
После торжества все встретились за завтраком, к которому привыкли спускаться в дворцовую кухню. Там, неизвестно почему, их всегда принимали с удовольствием. Обязательно находилось что–нибудь тепленькое, прямо из горшка, со сковороды или с вертела, всегда отыскивался хлеб, сало, корейка и соленые рыжики. Никогда не было нехватки в кувшине–двух какого–нибудь белого или красного продукта знаменитых местных виноградников.
Они всегда ходили туда. Две проведенные в Боклере недели. Регис, Геральт, Кагыр, Ангулема и Мильва. Только Лютик завтракал в другом месте.
— Ему, — комментировала Ангулема, намазывая хлеб маслом, — сало с ощурками
[67]
приносят прямо в лежанку! И низко кланяются!
Геральт был склонен верить, что так оно и есть. И именно сегодня решил удостовериться лично.
* * *
Лютика он нашел в рыцарской зале. На голове у поэта красовался карминовый берет, огромный как буханка пеклеванного хлеба, сам «виконт» был облачен в выдержанный в соответствующих тонах богато расшитый золотой нитью дублет. Бард сидел на карле с лютней на колене и небрежными кивками реагировал на комплименты окружающих дам.
Анны–Генриетты, к счастью, на горизонте не наблюдалось. Геральт не колеблясь нарушил протокол и смело приступил к акции. Лютик заметил его тут же.
— Соблаговолите оставить нас одних, ваши милости. — Он напыжился и истинно по–королевски махнул рукой. — Слуги пусть также удалятся.
Окружающие зааплодировали, и не успело еще эхо аплодисментов заглохнуть, как они оказались в рыцарской зале наедине с латами, картинами, паноплиями
[68]
и сильным запахом пудры, оставшимся после дам.
— Шикарная забава, — оценил без излишнего ехидства Геральт, — так вот запросто выгнать их, а? Надо думать, приятно отдавать приказы монаршим мановением бровей, одним хлопком, единым властным жестом? Глядеть, как пятятся словно раки, сгибаясь перед тобой в поклонах? Шикарная забава? А? Милостивый государь фаворит?
— Тебя интересует что–то конкретное? — поморщившись, кисло спросил Лютик. — Или просто потрепаться приспичило?
— Меня сильно интересует нечто вполне конкретное. Настолько сильно, что сильнее не бывает.
— Так говори. Я слушаю.
— Нам нужны верховые лошади. Три. Мне, Кагыру и Ангулеме. И две запасные. Итого три хорошие верховые плюс две под багаж. Под багаж в крайнем случае сгодятся мулы, груженные провиантом и фуражом. Настолько, думаю, твоя княгиня тебя оценивает? Э? Это ты у нее отработал, надеюсь?
— Никаких проблем. — Лютик, не глядя на Геральта, принялся настраивать лютню. — Меня только удивляет твоя поспешность. Я бы сказал, она удивляет меня столь же сильно, сколь и твой глуповатый и неуместный сарказм.
— Тебя удивляет поспешность?
— Именно. Октябрь кончается, погода заметно портится. В любой день на перевалах может выпасть снег.
— А тебя, значит, удивляет поспешность, — покачал головой ведьмак. — Кстати, хорошо, что напомнил. Обеспечь нас еще теплой одеждой. Шубами.
— Я думал, — медленно проговорил Лютик, — что мы переждем здесь зиму. Что останемся здесь…
— Если хочешь, — не задумываясь, бросил Геральт, — останься.
— Хочу. — Лютик неожиданно встал, отложил лютню. — И остаюсь.
Ведьмак громко втянул воздух. Помолчал. Он смотрел на гобелен, на котором была изображена битва титана с драконом. Титан, твердо стоя на двух левых ногах, пытался выломать у дракона челюсть, а дракон, насколько можно было понять, особой радости от этого не испытывал.
— Я остаюсь, — повторил Лютик. — Я люблю Анарьетту. И она любит меня.
Геральт хранил молчание.
— Вы получите еще одну лошадь, — молвил поэт. — Для тебя я прикажу подобрать породистую кобылку — по имени Плотва, разумеется. Вы будете накормлены, обуты и тепло одеты. Но я от души советую подождать до весны. Анарьетта…
— Правильно ли я расслышал? — Ведьмак наконец прокашлялся. — Уж не обманывает ли меня слух?
— Разум у тебя притупился несомненно, — буркнул трубадур. — Что касается других органов чувств, не знаю. Повторяю: мы любим друг друга, Анарьетта и я. Я остаюсь в Туссенте. С ней.
— В качестве кого? Фаворита? Любовника? А может, князя–консорта?
— Формально–правовой статус мне в принципе безразличен, — честно признался Лютик. — Но исключать нельзя ничего. Супружества тоже.
Геральт снова помолчал, любуясь борьбой титана с драконом.
— Лютик, — сказал он наконец. — Если ты пил, то трезвей поскорее. Если не пил, напейся. Тогда и поговорим.
— Я не очень понимаю, — поморщился Лютик, — что тебя так волнует?
— А ты подумай малость.
— В чем дело? Тебя так взволновала моя связь с Анарьеттой? Быть может, ты намерен воззвать к моему рассудку? Перестань. Я все продумал. Анарьетта меня любит…
— А тебе знакома, — прервал Геральт, — такая поговорка: княжья милость на пестрых конях ездит? Даже если твоя Анарьетта не легкомысленна, а таковой она мне, прости за откровенность, кажется, то…
— То что?
— А то, что лишь в сказках княгини связываются с музыкантами и… свинопасами.
— Во–первых, — надулся Лютик, — даже такой простак, как ты, должен был слышать о морганатических браках. Привести тебе примеры из древней и новейшей истории? Не надо? Во–вторых, тебя, вероятно, это удивит, но я вовсе не из последних простолюдинов. Мой род де Леттенхоф идет от…
— Слушаю я тебя, — снова прервал Геральт уже готовый вспылить, — и удивляюсь. Неужто это мой друг Лютик? Неужто мой друг Лютик и вправду лишился разума? Неужто тот самый Лютик, которого я всегда знал и считал реалистом, ни с того ни с сего погрузился в мир иллюзий и там обретается? Раскрой глаза, кретин!
— Ага, — медленно проговорил Лютик, кривя губы. — Какая любопытная перемена ролей. Я — слепец, а ты вдруг стал остроглазым и прытким наблюдателем. Обычно бывало наоборот. И чего же, хотелось бы узнать, я не замечаю из того, что столь очевидно для тебя? Э? На что я должен, по–твоему, раскрыть глаза?
— А хоть бы и на то, — процедил ведьмак, — что твоя княгиня — балованный ребенок, из которого выросла избалованная нахалка и буффонка. На то, что она допустила тебя к своим прелестям, увлеченная новизной, и ты незамедлительно вылетишь в трубу, как только явится новый трубадур с новым и более увлекательным репертуаром.
— Невероятно низко и вульгарно то, что ты говоришь. Надеюсь, ты сознаешь это?
— Я сознаю трагедию отсутствия у тебя признаков сознания. Ты сумасшедший, Лютик.
