Вскоре, однако, его охватили тревоги иного свойства. К исходу второго дня (когда Тристано вновь получил, наконец, в собственность свои короткие штаны и velada, избавившись тем самым от потока непристойных замечаний лорда) наша тесная компания достигла подножия Альп и начала опасное восхождение на неуютные и безлюдные горные пики Савойи. Повозка Тристано трижды переворачивалась, вываливая его на крутую горную тропу. Он сломал трость, продавил верхнюю крышку табакерки и раскрошил зуб. При третьем, самом рискованном падении отскочила застежка у одного из его чемоданов — и все предметы одежды раскидало по мутной поверхности илистой канавы. К тому же оказалось поврежденным колесо, починка которого задержала путников на двенадцать часов.
Через два дня погода ухудшилась: проезд сделался невозможным, пришлось пересесть на лошадей. Скоро лошадей сменили мулы, а в итоге — собратья по разуму: савоярские носильщики с плетеными корзинами, подвешенными на длинных шестах. Воздух был разреженным и холодным. Тристано получил меховую шапочку, которую натянул себе на глаза. Появились горные козлы, лизавшие соль с поверхности скал. Дорогу перебежал серый волк, с вызовом сверкнув желтыми глазами; его отпугнул только оглушительный выстрел из большого пистолета лорда У***. Чем выше взбирались путники, тем более чахлым становился сосновый лес, а луга со стадами овец и немногими скученными деревушками сменились серыми ликами отвесных скал. То и дело с них срывались камни и летели в теснины и глубокие провалы. Один из носильщиков-савояров также сорвался вниз, подпрыгивая и выделывая в воздухе пируэты до тех пор, пока его тело, вместе с последним воплем, не поглотила бездонная пропасть. Бывало, что целыми часами подряд жизнь зависела от одного-единственного шага, верного или неверного. Дважды носильщики Тристано балансировали на краю крутого обрыва: когда им удавалось восстановить равновесие, он судорожно дергался в корзине, моля о Божьей милости. Сколько раз он раскаивался в своем бегстве! Но вот, по прошествии долгого времени, начался, наконец, спуск.
— Франция! — объявил лорд У***, смягчавший невзгоды путешествия посредством фляжки — по всей видимости, неисчерпаемой, к которой Тристано также начал прибегать за помощью. О Франции Тристано ничего не знал — кроме того, что кастраты на сцену там, не допускаются. Он горел желанием попасть в Англию.
День за днем они продвигались вперед, пересекая — иногда дважды — сначала Луару, потом Сену, под конец Уазу, Шамбери, Лион, Виши, Мулен, Шато-Неф, Мальзерб, Париж, Шантийи, Амьен, Аббевиль, Кале.
Лорд У*** особенно не спешил. В Лионе он в модном собрании потерял за игорными столами три тысячи ливров. Спустя пять дней, через шестьдесят пять остановок, в Париже — еще две тысячи. В Париже он посетил также, вместе с Тристано, монастырь, где в гробу были выставлены на обозрение мумифицированные тела английского короля и его дочери. Явно по ошибке принимая монарха по имени Яков за святого, паломники откалывали кусочки от гроба и отрезали лоскутки от висевшей в зале парчовой ткани. Этот король не был настоящим, пояснил лорд У***, дав краткое описание недавней английской истории, которое прозвучало для Тристано близким подобием оперного либретто: столько в нем было сражений и измен. Определенно, англичан как нацию нельзя было упрекнуть в чрезмерном хладнокровии.
Страсти бушевали и во французах. В тот же самый день Тристано с лордом наблюдали, как разъяренная толпа штурмовала двери Banque Gene rale
[105]
, размахивая в воздухе бумажными купюрами. Две из них охранник наколол на штык. Затем из этой странной валюты разложили костер. Обрывки и пепел плавали по серой поверхности реки, как следы вулканического извержения.
— Старье теряет всякую ценность, — негромко изрек лорд У***, когда Тристано с недоумением спросил о причинах виденного им безумия. — Их деньги, — добавил он, — для них точно так же ничего не стоят, как если бы на этих листках красовались стишки или песенки.
Это было пророчеством о том, что случится и в Англии, хотя тогда ничего подобного никому и в голову бы не пришло.
Днем позже, в Версале, они смотрели, как другой король — на сей раз не мертвец, а французский юноша — прилюдно обедает жареной ягниной. Лорд У***, столь же свободно владевший французским языком, что и итальянским, в кругу придворных непринужденно толковал о политике и философии, а попутно за игрой в карты спустил еще пять тысяч ливров. Его утешила графиня, с которой он познакомился на ridotto в Венеции. Как и французские дамы, графиня накладывала на лицо, шею и плечи fard
[106]
или белый свинец, а затем испещряла щеки — или, вернее, всю поверхность лица от глаз до подбородка — ярко-красными пятнами. Ее вид напомнил Тристано ледник в Савойе, обрызганный кровью горного зайца, которого лорд У*** забавы ради подстрелил из пистолета. Однако же без такой чудовищной маски, пояснил англичанин, дамы ко двору не допускаются.
Утром они посетили магазины на Pont аи Change
[107]
. В этих заведениях лорд У*** потратил еще большие суммы, избавив кошелек от запаса золотых луидоров. Здесь он приобрел женские шляпки без полей с плоским донышком, украшенные перьями головные уборы, золотые кирасы, перчатки с вышивкой, корпусы для часов, коробочки для мушек, necessaries
[108]
, духи, чулки, шарфы и тонкие, как паутина, ювелирные изделия — кольца и браслеты всевозможных размеров. Все это предназначалось для леди У***, которая, подобно верной Пенелопе, терпеливо ожидала возвращения странника. Сам лорд, казалось, в предвкушении этого дня также запасся величайшим терпением, причины которого оставались для Тристано загадкой: миниатюра, которую он заметил среди разбросанных ярких безделушек лорда, представляла внешность его супруги в самом выгодном свете; более того, один из слуг доверительным шепотом, мешая чувства зависти и изумления, отозвался о леди У*** как о поистине первой красавице Альбиона.
Спустя три дня путешественники достигли Кале. Пакетбот до Дувра отправлялся в плавание в девять часов утра. Когда они добрались туда почтовым дилижансом из Амьена (дорога шла по берегу, вдоль basse ville
[109]
), море за зданием таможни было серым и неспокойным, волны окаймлялись белыми серпами пены. Под холодным дождем близ Шантийи двумя днями ранее Тристано подхватил свирепый кашель, сопровождавшийся лихорадкой. У него разболелось горло. Ночью, в auberges, ему мерещилось, будто его душат руки графа в перчатках. Трижды за ночь он пробуждался со стоном, охваченный болью и страхом. Из соседней каюты раздавался голос лорда У***; который громко приказывал ему поберечь свои связки для Королевского оперного театра.
Сейчас Тристано, закутанный в одеяло, лежал на палубе судна в продутом ветрами доке на французском берегу, мучимый кашлем, потом и ознобом. Он надеялся вернуться в auberge, несмотря на все ее убожество и изобилие блох, однако капитан был не из числа тех, кто пасует перед стихиями. Он поторапливал пассажиров взойти на борт, боцман тем временем взимал плату — шесть гиней, а носильщики чертыхались под тяжестью поклажи.
