Часть 1
БИБЛИОТЕКА
Глава 1
У того, кто желал приобрести книгу в Лондоне в 1660 году, было на выбор четыре места. Церковные книги и богословские труды предлагали книготорговцы в ограде собора Святого Павла; те магазины и лавки, что находились в Малой Британии, торговали исключительно произведениями греческих и латинских авторов; а в тех, что выходили на западный конец Флит-стрит, преобладали юридические сочинения — для нужд городских барристеров и судей. Четвертым же местом для поиска книг — несравненно лучшим трех других — был Лондонский мост.
В те времена на этом старинном мосту в домах с остроконечными крышами располагались разного рода лавки и заведения. Здесь обосновались два перчаточника, кузнец-оружейник, два галантерейщика, торговец чаем, переплетчик, несколько сапожников и даже мастер, делающий шелковые зонты — изобретение, совсем недавно вошедшее в моду. На северном конце имелась также лавка plummassier
[1]
, где торговали ярко окрашенными перьями для касторовых шляп, наподобие тех, что носил новый король.
Больше же всего на мосту было почтенных книготорговцев — в общей сложности к 1660 году их насчитывалось шестеро. Поскольку эти магазинчики не стремились удовлетворить только нужды священников, или законоведов, или кого-нибудь еще в частности, они предлагали куда более разнообразный товар, чем торговцы, обосновавшиеся в других трех районах, так что почти все когда-либо нацарапанное на пергаменте или напечатанное и переплетенное можно было обнаружить на их книжных полках. А книжный магазин с наиболее обширным выбором расположился в самой середине Лондонского моста, в так называемом «Редком Доме», где над зеленой дверью и двумя рядами поблескивающих окон красовалась вывеска, чьи полустершиеся от солнца и дождя буквы гласили:
РЕДКАЯ КНИГА
Продажа и покупка любых сочинений
Владелец Исаак Инчболд
Я и есть тот самый владелец, Исаак Инчболд. К лету 1660-го «Редкая Книга» принадлежала мне уже около восемнадцати лет. Сам же магазин — уставленные книгами полки на первом этаже и тесные жилые комнатушки на втором, куда вела винтовая лестница, — существовал на Лондонском мосту, в угловой части «Редкого Дома», самого красивого из здешних зданий, гораздо дольше — вот уже сорок лет. Меня отдали сюда в учение в 1635-м четырнадцати лет от роду — после того, как отец мой умер во время чумного поветрия, а мать, столкнувшаяся затем с его долгами, избавила себя от всех бед, выпив чашку отравы. Смерть господина Смоллпэйса, моего хозяина, — также от чумы — случилась как раз около того времени, когда мое ученичество подошло к концу и я как полноправный член был принят в Канцелярскую гильдию. В тот знаменательный день моей жизни и стал я владельцем «Редкой Книги», где жил с тех пор среди беспорядка, который создавали несколько тысяч моих сафьяновых и матерчатых компаньонов.
Я вел размеренную, наполненную размышлениями жизнь среди ореховых книжных полок. Она состояла из привычных, не доставляющих беспокойства дел, выполняемых по мере надобности. Я был вполне благоразумным и образованным человеком — по крайней мере, мне хотелось так думать, — но мой житейский опыт был ничтожен. Я знал все о книгах, но мало, должен признаться, о той жизни, что бурлила за зеленой дверью моего магазина. Я отваживался выходить в тот чуждый мир грохочущих колес, дымящих труб и беспорядочной спешки не чаще, чем того требовали обстоятельства. К 1660 году я едва ли отъезжал от ворот Лондона дальше чем на две дюжины лиг, да и в самом Лондоне редко выбирался на улицу без крайней необходимости. Выйдя же по какому-нибудь мелкому делу, я испытывал безнадежную растерянность в том лабиринте тесных и грязных улиц, что начинался в двадцати шагах от северных ворот моста, и когда я еле-еле приплетался обратно, к своим книжным полкам, у меня было такое чувство, словно я вернулся из изгнания. По всему этому — в сочетании с моими близорукостью, астмой и изуродованной стопой, из-за которой я ходил немного кривобоко, — я, пожалуй, меньше всего подходил для участия в тех событиях, которым суждено было последовать.
Что еще вам нужно знать обо мне? Моя жизнь казалась мне слишком уж уютной и безмятежной. К сорока годам я достиг почти всего, чего только может пожелать человек моих наклонностей. Помимо процветающей торговли у меня имелись еще собственные зубы, большая часть собственных волос, совсем немного седины в бороде и симпатичное брюшко, на которое удобно пристраивалась книга, когда я просиживал час за часом вечерами в моем любимом мягком кресле, набитом конским волосом. Каждый вечер старушка по имени Маргарет готовила мне ужин, и дважды в неделю другая бедняжка, Джейн, отстирывала мои грязные чулки. Жены у меня уже не было. Смолоду я был женат, но жена моя, Арабелла, умерла несколько лет назад, через пять дней после того, как оцарапала палец дверной щеколдой. Наш мир чреват опасностями. У меня нет и детей. Я исправно исполнял свои супружеские обязанности: детей родилось четверо, но все они также умерли от тех или иных болезней и сейчас покоятся рядом с их матерью на кладбище при церкви Святого Магнуса-Мученика, куда я неизменно наведываюсь раз в неделю с букетом из лавки цветочницы. Жениться вновь я не надеялся и не строил на сей счет никаких планов. Уклад моей жизни устраивал меня донельзя.
Что же еще? Я жил один, если не считать моего ученика Тома Монка, который, когда торговля заканчивалась, уединялся на верхнем этаже «Редкой Книги», где он ел и спал в комнатенке размерами чуть больше чулана. Но Монк не жаловался. Как, впрочем, и я. Я оказался удачливее большинства тех четырехсот тысяч душ, которые теснились в Лондоне или его пригородах. Торговля приносила мне ежегодно доход в 150 фунтов — приличная по тем дням сумма, особенно для человека, не имевшего ни семьи, ни вкуса к чувственным удовольствиям, на которые так щедр Лондон. И конечно же, моя спокойная книжная идиллия так и продолжалась бы до тех пор, пока я не занял бы свое место на маленьком прямоугольном участке земли, который оплатил для себя рядом с Арабеллой, если бы не одно странное письмо, доставленное мне летним днем 1660 года.
В то теплое июльское утро, соблазнительно скрипнув, приоткрылась дверь в один загадочный и странный дом. И мне, считавшему себя таким разумным, скептически настроенным человеком, пришлось в неведении бродить по его темным коридорам, наталкиваясь на тупики и потайные комнаты, в которых и ныне, спустя много лет, я блуждаю в поисках ключа. Легче найти лабиринт, пишет Комениус, чем путеводную нить. Однако любой лабиринт представляет собой некий круг, который начинается там, где кончается, как говорит нам Боэций, а кончается там, где начинается. Потому-то мне приходится ныне вновь повторить все мои блуждания и, разматывая за собой нить повествования, вернуться в то место, с которого началась для меня история сэра Амброза Плессингтона.
Событие, о котором я упомянул, произошло утром, во вторник первой недели июля. Мне хорошо помнится то время, поскольку совсем недавно король Карл II вернулся из французского изгнания, дабы взойти на престол, пустовавший одиннадцать лет, с тех пор как Кромвель казнил его отца, Карла I, и его приверженцев. Начало того дня не предвещало ничего особенного. Как обычно, я раскрыл деревянные ставни, отпустил зеленый навес на легкий ветерок и послал Тома Монка на Главный почтовый двор, находившийся на Клоклейн. В обязанности Монка входило убирать золу из камина, подметать пол, выносить ночные горшки, чистить водосток и запасаться на день углем. Но прежде, чем он приступал к этим своим занятиям, я посылал его в Доугейт справиться, нет ли мне писем. К этому я относился очень внимательно, особенно по вторникам, так как по этим дням доставляли пакетботом почту из Парижа. Когда он наконец вернулся, послонявшись, как обычно, на обратном пути по набережной Темзы, на моем брюшке как раз примостился том с Шелтоновым переводом «Дон Кихота», изданный в 1652 году. Я оторвал взгляд от страницы и, поправив очки, скосил глаза на темневшую в дверном проеме его фигуру. Никакому оптику было не под силу отшлифовать пару линз, достаточно толстых для того, чтобы исправить мое косоглазие. Держа указательный палец на недочитанной строчке, я зевнул.
