Развязав тесемку, я сунул ее в карман, чтобы не потерять. Затем, пристроив конец рулона у стены и прижав его к полу моей палкой, я начал осторожно разматывать огромную катушку. Вскоре я достиг конца коридора, передвигаясь на руках и коленях и чувствуя себя Тезеем, пробирающимся по лабиринту, влача за собой золотую нить Ариадны. Затем я перешел в следующий коридор, который через несколько шагов сделал резкий поворот под углом примерно 120 градусов. Потом — еще один такой же резкий поворот, уже в другом направлении. По обе стороны от меня теснились полки. Рулон становился все тоньше, а его хвост длиннее. Что же я найду в итоге? Минотавра? Или выход из этого лабиринта на дневной свет? Я отползал все дальше, заметив, что уровень пола слегка понижается. 66… 65… 64… 63…
Наконец я достиг своей цели: на середине рулона и на середине очередного коридора. Затаив дыхание, я ждал, когда покажется мой номер, хотя, конечно же, этот пятьдесят восьмой документ архивного свитка DCCLXXVIII на первый взгляд ничем не отличался от прочих: обычный лист пергамента, примерно восемнадцати дюймов в длину, с печатью, подвешенной на полоске пергамента внизу документа, который прикладывался и подшивался к началу предыдущего документа. Итак? Что же я надеялся увидеть? Пристроив фонарь рядом, я сел на пол, скрестив ноги и разложив пергамент на коленях.
Развертывая этот архивный рулон, я думал, что через несколько мгновений, дойдя до нужного документа, узнаю имя преступника. Но вот я изучил его вдоль и поперек, а смысл никак не доходил до меня. Первым, на что я обратил внимание, были две неразборчивые подписи на обратной стороне документа. Наверное, свидетели, предположил я: скорее всего, служители-законоведы. Я перевернул документ, затаив дыхание. Пока все еще не было никаких откровений, но я сразу отметил зазубренный верхний край листа. Я провел указательным пальцем по этим неровным зазубринам — очевидно, это был документ с отрывным дубликатом, обычно разрезаемый надвое, — и в памяти мимолетно промелькнул какой-то знакомый образ. Где-то я уже видел подобный пергамент, документ с дубликатом, очень похожий на этот. Но не мог мгновенно вспомнить, где и когда.
Sciant presentes et futuri quod ego Isabella Monboddo…
Эта первая строчка, написанная черной тушью, была неровной. Надпись выполнял переписчик, на мой взгляд, менее одаренный, чем мой отец, хотя все изыски канцелярского почерка были налицо: и изящные изгибы линий, и кинжально-острые росчерки. Я был так зачарован этим пергаментом, что мне понадобилось еще несколько секунд для осознания смысла прочитанного.
Sciant presentes et futuri quod ego Isabella Monboddo quondam uxor Henry Monboddo in mea viduitate dedi concessi et hac presenti carta mea confirmavi Alethea Greatorex…
Но наконец, переведя эти строки, я все понял. Однако не мог поверить тому, что видели мои глаза. Прищурившись в полумраке тесного коридора, я вглядывался в этот документ, держа его так близко к фонарю, что край пергамента касался стеклянного колпака. Мои глаза перемахнули через убористые строчки, вернувшись к началу документа, чтобы перечитать его вновь:
Да будет известно ныне и присно, что я, Изабелла Монбоддо, бывшая женой Генри Монбоддо, ныне же во вдовстве пребывающая, в дар отдала и сей грамотой дарение скрепила Алетии Грейторекс, леди Марчмонт из Понтифик-Холла, Дорсетшир, вдове Генри Грейторекса, барона Марчмонта, все земли и угодья, включая луга, пастбища и выгоны со всем, что к оным относится, и со всеми доходами от оных, кои имею я в Уэмбиш-парке, Хантингдоншир…
Но я был не в силах дочитать до конца. Документ выпал из моих пальцев, и я привалился к полке, оцепеневший от потрясения, все еще не осмеливаясь постичь, что именно я прочитал. Должно быть, я задел ногой катушку, поскольку последним архивным воспоминанием стал вид самопроизвольно разматывающегося рулона, который сначала прокатился несколько футов по слегка наклонному коридору, а затем начал по инерции наращивать скорость и, развернув полосу документов, ускользнул в темноту следующего коридора.
Глава 5
Йорк-хаус находился менее чем в миле вверх по течению от Биллингсгейта; там выступающие на набережную склады и мастерские сменялись особняками, которые вырастали из Темзы, как острые скалы. Один за другим они выстроились вдоль берега, у каждого причала стояла барка — а чуть выше арочные ворота, ведущие в прибрежный сад. Йорк-хаус завершал этот ряд на западном конце, располагаясь около Новой биржи, в том месте, где река поворачивала на юг к грязно-серым, беспорядочно сгрудившимся корпусам дворца Уайтхолл. Капризное течение, пенясь волнами, омывало каменные ступени, поднимающиеся к арочным воротам, а по обе стороны от них тянулись поблескивающие ракушечником каменные стены, которые сдерживали натиск приливов. К просмоленным деревянным тумбам был привязан многовесельный баркас; в чьих лакированных боках искаженно отражался речной пейзаж, оживленный утренним солнечным светом. За воротами раскинулся сад: склоненные ивы, подстриженные тополя, одинокий гранат — все деревья отбрасывали веретенообразные тени на цветник, где еще видны были увядшие останки последних летних цветов. Воробьи прыгали вокруг самшитовой изгороди, поклевывая семена и оставляя свои тайные иероглифы на инее, который еще не успело растопить низкое солнце.
Поднявшись по ступеням пристани, Эмилия с удивлением увидела, что этот особняк — в недавнем прошлом дом лорда-канцлера, один из самых больших на берегу — кажется почти развалиной. Пустые глазницы окон и редкозубая балюстрада взирали вниз на груды камня, громоздившиеся перед западным крылом здания. У восточного крыла стояли корзины с кирпичом и шифером, а к стене, примерно до половины высоты, пристроились деревянные леса. Подъемные веревки свисали с настилов, как раскачиваемые ветром арканы. Изнутри дома доносился стук молотков.
Сейчас было восемь утра. Почтовый рожок одной из покидающих Лондон почтовых карет лорда Стенхопа прозвучал с Чаринг-кросс, когда Эмилия шла вслед за Вилемом по саду к тому входу, которым пользовались обычно лавочники и торговцы. Часом раньше она сильно ударилась о борт рыболовного смэка, и теперь у нее болели ребра и левое колено. В последнюю секунду Вилем схватил ее за руку и втянул на корму разворачивающегося по течению смэка. Когда судно причалило к пристани Биллингсгейта, они вдвоем высадились на берег и, прихрамывающие и промокшие, прошли через рыбный рынок на другую сторону Лондонского моста. Свободных лодок хватало. Люди кардинала, похоже, заблудились в зарослях мачт и парусов.
Йорк-хауса они долго не могли достичь из-за прилива, который вновь начался, когда их лодка отчалила от пристани около таверны «Старый бард». Вилем нанял двух самых здоровенных перевозчиков с крепкой, хорошо ухоженной лодкой, но все равно их путешествие заняло почти час. Дело осложнялось тем, что перевозчики не знали толком, о каком доме идет речь. Эссекс, Стрэнд, Сомерсет — с воды все пристани выглядели одинаковыми. Эмилия сжимала рукой мокрую бумазею камзола Вилема. Расположившись на носу, он сидел с рассеянным видом, подняв голову, и словно принюхивался к ветру. Но в одном месте, когда они оказались примерно в середине ряда частных пристаней, он кивнул в сторону одного из особняков:
