— Отец О’Коннор посещает больницы. — Ее взгляд не оставлял меня. — Могу ли я вам помочь?
— Возможно…
— Давайте присядем.
Мы выдвинули стулья из-под незатейливого деревянного стола вроде того, за которым я девчонкой сидела в приходской школе. Я вдруг вспомнила, с каким нетерпением и предвкушением чуда открывала тогда книги. Мне всегда нравилось узнавать что-то новое, учиться, а возможность сбежать из дома казалась божьим даром. Мы с миссис Эдвардс смотрели друг на друга, как добрые подруги, но начать разговор было трудно, потому что я не привыкла к откровенности.
— Не могу вдаваться в детали, так как речь идет о деле, над которым я работаю.
Она кивнула.
— Понимаю.
— Достаточно сказать, что ко мне попала некая Книга, что-то вроде сатанинской библии. Там нет поклонения дьяволу, per se,
[25]
но зло определенно присутствует.
Миссис Эдвардс ничего не сказала, но продолжала смотреть мне в глаза.
— Люси, моя племянница, ей двадцать три года, тоже читала рукопись.
— И теперь у вас проблемы?
Я вздохнула, чувствуя, что попала в глупое положение.
— Знаю, звучит довольно странно.
— Ничего странного. Ни в коем случае нельзя недооценивать силу зла, и, разумеется, мы должны, в меру своих возможностей, избегать соприкосновения с ним.
— Это не всегда получается. Зло само приносит пациентов к моему порогу. Но мне редко доводится брать в руки документы наподобие того, о котором шла речь. Я сама видела плохие сны, а моя племянница сейчас ведет себя неправильно, а она довольно долго читала эту Книгу. Именно она меня и беспокоит. Поэтому я и пришла сюда.
— «А ты пребывай в том, чему научен и что тебе вверено, зная, кем ты научен»,
[26]
— процитировала миссис Эдвардс и улыбнулась. — На самом деле все просто.
— Не уверена, что понимаю.
— Доктор Скарпетта, от того, чем вы поделились со мной, лекарства нет. Я не могу возложить на вас руки и отодвинуть тьму и кошмары. И отец О’Коннор тоже не сможет этого сделать. У нас нет ни соответствующего ритуала, ни церемонии. Мы можем и, несомненно, будем молиться за вас. Но вам с Люси необходимо вернуться к вашей собственной вере. Нужно делать то, что давало вам силы в прошлом.
— За тем я сегодня и приходила.
— Хорошо. Скажите Люси, пусть вернется в общину и молится.
То-то будет праздник, думала я, направляясь домой, и страхи мои только усиливались. Стрелки часов подбирались к семи, а моя племянница уже была в постели.
— Спишь? — Не включая свет, я присела на краешек кровати и положила руку ей на плечо. — Люси?
Она не ответила. К счастью, наши машины еще не доставили, — я боялась, что Люси может попытаться вернуться в Шарлотсвилл и наломает немало дров.
— Ты спишь? — снова спросила я.
Она нехотя повернулась.
— Что?
— Ничего, просто хотела спросить, как ты.
Люси вытерла глаза, и я поняла, что она не спала, а плакала.
— В чем дело?
— Ни в чем.
— Ну, я же вижу, что что-то случилось. Давай поговорим. Ты была не в себе, и я хочу помочь тебе.
Молчание.
— Люси, я буду сидеть и не уйду, пока ты не поговоришь со мной.
Какое-то время она лежала, притихнув, глядя в потолок, потом наконец заговорила.
— Джанет все им рассказала. Родителям. Они отчитали ее, как будто лучше, чем она сама, понимают ее чувства. Как будто она сделала себе что-то плохое.
Злые нотки зазвучали громче. Люси подтянулась и села, подсунув под спину подушку.
— Они хотят, чтобы она проконсультировалась у врача.
— Мне очень жаль, — вздохнула я. — Не знаю, что сказать, но проблема у них, а не у вас двоих.
— А я не знаю, что она будет делать. Все и без того плохо. Нам ведь и от Бюро приходится это скрывать.
— Ты должна быть сильной и верить в себя настоящую.
— А какая я настоящая? Бывают дни, когда я и сама этого не знаю. Все ужасно. Все так трудно. Так несправедливо. — Она наклонилась, опустила голову мне на плечо. — Почему я не могу быть такой, как ты? Почему все так тяжело?
— Не уверена, что тебе так уж хочется быть на моем месте. Жизнь моя совсем не такая легкая, какой тебе кажется. И вообще, почти ничего не дается легко. Вам с Джанет вполне по силам самим во всем разобраться, если, конечно, это важно для вас обеих. Если вы по-настоящему любите друг друга.
Она медленно вдохнула и выдохнула.
— И хватит чудить. — Я поднялась с кровати. — Где Книга?
— На столе.
— В кабинете?
— Да.
Мы посмотрели друг на друга, и глаза ее заблестели. Она громко шмыгнула носом и высморкалась.
— Ты ведь понимаешь, что зацикливаться на чем-то таком нельзя?
— Так получается, что я все время на чем-то зацикливаюсь. Это происходит само собой.
— Нет. Каждый должен понимать, куда нужно идти и где не должно останавливаться. Ты должна не только презирать и ненавидеть силу зла, но и относиться к ней с уважением. Иначе — проиграешь. Понять это лучше уже сейчас.
— Я понимаю, — тихо сказала она, протягивая руку к катехизису, который я оставила на кровати. — Это что? Мне прочитать его за ночь?
— Это я взяла для тебя в церкви. Решила, что ты, может быть, захочешь взглянуть.
— Про церковь забудь.
— Почему?
— Потому что церковь забыла меня. Церковь считает таких, как я, ненормальными. Считает, я должна гореть в аду или сидеть в тюрьме из-за того, что такая, а не другая. Вот о чем речь. Вот что я пытаюсь тебе сказать. Ты ведь не знаешь, каково быть… в меньшинстве.
— Люси, я большую часть жизни была в меньшинстве. Ты представить себе не можешь, что значит быть одной из трех женщин в медицинской школе. Или в юридической. Если ты заболела или пропустила занятие, ни один мужчина не поделится с тобой конспектом. Вот почему я никогда не болею. Вот почему не пью и не прячусь под одеялом. — Я говорила жестко, понимая, что сейчас надо говорить именно так.
— Это другое.
— Тебе просто хочется думать, что это другое, чтобы оправдать и пожалеть себя. Это ты все забываешь и все отвергаешь. А не церковь. И не общество. И даже не родители Джанет, которые просто не хотят ничего понимать. Я думала, ты сильнее.
