Допрос начался.
78
Точно так же Люси могла находиться в зале заседаний на четвертом этаже офиса окружного прокурора, могла так же смотреть в пыльные окна на старые обшарпанные дома внизу. А Берген попивала бы черный кофе из пластикового стаканчика, как делала всегда, на всех допросах, которые видела Люси.
А она видела немало, по разным причинам. Люси знает, когда этот механизм в Берген начинает закипать, как изменяется, усиливается или уменьшается его сила, пока она, словно охотник, преследует, настигает и, наконец, набрасывается на обвиняемого или свидетеля, дающего ложные показания. Сейчас весь этот механизм направлен на Люси, и она испытывает ужас и облегчение одновременно.
— Ты только что вернулась из Берлина, где брала напрокат черный «мерседес», — говорит Берген. — Обратно в Нью-Йорк с тобой летел Руди, по крайней мере, я полагаю, что Фредерик Муллинз, предположительно, твой муж, был никто иной, как Руди. Он летел с тобой «Люфтганзой», а потом «Британскими авиалиниями». Вы хотите спросить, как я все это узнала, миссис Муллинз?
— Отвратительное прикрытие, наверное, самое худшее из всех, что у меня были, — сдается Люси. — Я имела в виду имя. То есть... — она начинает смеяться.
— Отвечай на вопрос. Расскажи мне об этой миссис Муллинз. Зачем она ездила в Берлин? — лицо Берген непроницаемо, словно железная маска, а страх, который сначала читался в глазах, уступил место гневу. — У меня есть ощущение, что мне не понравится то, что я услышу.
Люси смотрит на свой запотевший стакан, на поверхности в пузырьках плавает кусочек лайма.
— Обратный билет и квитанция на аренду машины были в твоей сумке, которая, как всегда, открытая, лежала на столе, — говорит Берген.
Люси молчит. Она отлично знает, что Берген ничего не упускает из виду, даже если это ее не касается.
— Может, ты хотела, чтобы я их увидела?
— Не знаю. Я не думала об этом, — тихо отвечает Люси.
Берген наблюдает за тем, как по реке буксир тянет какой-то лайнер.
Люси нервно опускает с дивана ноги.
— Итак, Рокко Каджиано совершил самоубийство. Полагаю, вы с ним нигде случайно не столкнулись, пока ты была в Европе? Не могу утверждать, что вы были именно в Щецине, хотя знаю, что многие кто едет именно в эту часть северной Польши, точно так же, как вы с Руди, летят сначала в Берлин.
— У тебя блестящее будущее в прокуратуре, — произносит Люси, не поднимая глаз. — Я бы в жизни не смогла выдержать твой допрос.
— Господи, даже не хочу себе этого представлять. Итак, мистер Каджиано, бывший адвокат мистера Жан-Батиста мертв, с пулей в голове. Полагаю, ты рада.
— Он собирался убить Марино.
— Кто тебе сказал? Рокко или Марино?
— Рокко, — признается Люси.
Она зашла слишком далеко, но теперь уже поздно, ей нужно выговориться.
— В гостиничном номере, — добавляет она.
— Боже мой.
— Так было нужно, Хайме. Это то же самое что... Что солдаты делали в Ираке, понятно?
— Нет, непонятно, — качает головой Берген. — Как ты могла пойти на такое?
— Он хотел умереть.
79
Люси рассматривает самый красивый персидский ковер, который она когда-либо видела. Она часто приходила сюда, давно, в прошлом, когда у них с Берген были совсем другие отношения.
Они стоят друг напротив друга в разных концах гостиной.
— Трудно представить тебя одетой, как проститутка, и спорящей с каким-то пьяным мужиком, — продолжает Берген. — Плохая работа, Люси.
— Я совершила ошибку.
— Да уж.
— Мне нужно было вернуться за полицейской дубинкой, — говорит Люси.
— Кто из вас нажал на курок?
Этот вопрос приводит Люси в ужас. Она не хочет вспоминать.
— Рокко хотел убить Марино, собственного отца, — снова повторяет Люси. — Собирался прикончить его, когда Марино поедет на рыбалку. Рокко хотел умереть. Он сам себя убил, что-то вроде того.
Берген выглядывает в окно, стискивает руки.
— Он сам убил себя, что-то вроде того. Вы что-то вроде убили его. Что-то вроде мертв. Что-то вроде лжесвидетельства.
— Так было нужно.
Берген не хочет об этом слышать, но у нее нет выбора.
— Правда, нужно.
Берген молчит.
— Он был в розыске. Он был уже приговорен к смерти. Шандонне нашли бы его, и ему бы не поздоровилось.
— О да, убийство из милосердия, — наконец произносит Берген.
— Это то же самое, что наши солдаты делали в Ираке.
— Убийство ради мира во всем мире, ура!
— Дни Рокко были сочтены.
— Конечно, какая разница, он уже был мертв, Люси.
— Пожалуйста, перестань издеваться.
— Мне что, тебя поздравить? — продолжает Берген. — Ты еще и меня в это втянула, потому что теперь я все знаю. Я. Все. Знаю, — повторяет она, выделяя каждое слово. — С ума сойти! Господи, я сидела тут, — она поворачивается лицом к Люси, — и как дура переводила тебе эти чертовы отчеты. С таким же успехом ты могла заявиться ко мне в офис и признаться в убийстве, а я бы ответила: «Не беспокойся, Люси. Мы все совершаем ошибки», или «Это произошло в Польше, там не моя юрисдикция, поэтому все в порядке», или «Расскажи мне все, если тебе станет от этого легче». Видишь, я с тобой даже не могу быть настоящим окружным прокурором. Когда мы одни, в моей квартире — это не работа, Люси.
80
— Жидкость, белая, словно свет, искрящаяся. Страница сорок семь! Кто здесь!
— Господи боже! — в окошке, словно вспышка, появляются глаза, на этот раз другие.
Жан-Батист чувствует тепло взгляда, но это тепло слабое, тепло тлеющего угля.
— Шандонне, черт возьми, заткнись! Уже достал своими номерами страниц, меня тошнит от тебя. Ты что, книгу прячешь? — взгляд быстро, словно искра, скользит по камере. — И вынь, наконец, руку из штанов, Мини-член!
— Мини-член, Мини-член, — раздается, словно из ада, зловещий смех Зверя.
Однажды Жан-Батист был в шести метрах от него. Это расстояние от окошка в камере до зоны отдыха на первом этаже.
Заключенному с привилегиями разрешается часовая прогулка по прямоугольной клетке с деревянным полом и проволочным ограждением, словно в зоопарке. Там совершенно нечего делать, можно только бросать кольца или просто бродить по ней. Чтобы пройти милю, по подсчетам Жан-Батиста, нужно сделать семьдесят кругов. Но ему разрешен лишь один час прогулки в неделю. Обычно он бегает по кругу, равнодушный к злобным шуточкам заключенных и к их пристальным, обжигающим взглядам. Эти прогулки — единственная возможность поговорить и увидеть друг друга, хоть на расстоянии. Многие из этих разговоров довольно дружелюбные и даже смешные. Жан-Батиста не волнует, что с ним дружелюбно никто не разговаривает, а веселятся все, в основном, издеваясь над ним.
