— Слава Аллаху, — пробормотала Джильфидан, — за то, что создал моего ребенка таким, как и следует…
Однако дочь ее тревожила, каждый день давая новый повод для беспокойства. От кого она унаследовала упрямство? Уж точно не от матери… Временами она такая дикая и необузданная! Вместо того чтобы, как все девочки ее возраста, прилежно заниматься рукоделием, она не может усидеть на одном месте, вечно вскакивает и мчится куда-то, бросив как попало нитки для плетения кружев или для вышивания замусоленными и безнадежно запутанными. Позавчера ее поймали во время прогулки на одну из плантаций — она залезла на пальму. Подумать только — без страховочной веревки! Крепко обхватив ствол руками и ногами — в точности как колобус! — она сверху громогласно окликала всех проходящих и радостно их приветствовала. Сердце Джильфидан едва не выскочило из груди, когда она увидела дочь на головокружительной высоте; и она была просто вынуждена пообещать Салиме всевозможные чудеса, лишь бы та спустилась на землю. Счастье, переполнившее ее, когда дочь слезла с дерева живая и невредимая, было гораздо сильнее, чем порыв наказать негодницу.
— Прости меня, что я так мало бываю с тобой! — прошептала Джильфидан. Салима доверчиво переменила позу, устроила голову поудобнее, наморщила лоб… У Джильфидан комок застрял в горле. Мать знала, что дочке очень одиноко здесь, в Ваторо; знала, как она страдает от одиночества, здесь у нее нет друзей и не с кем играть, а родная мать занята с раннего утра до поздней ночи — у нее еще меньше свободного времени, чем в Мтони. Сестра Меджида Хадуджи с трудом училась управлять таким большим дворцом и постоянно нуждалась в советах, руководстве и помощи.
— Поверь мне, малышка, я знаю, как тебе плохо!..
Одиночество дочери было сродни одиночеству самой Джильфидан, которое она испытывала в первые дни в Мтони, попав туда ребенком едва ли старше Салимы. О многом она больше не думала — только о том, что потеряла в Мтони свой первый зуб. Как и Салима.
А то, что было до этого, за давностью лет было забыто и стерто из памяти, даже во сне не снилось. Высокие горы и снег, широкие реки и большие озера. Зимы. Холодные зимы, такие холодные! Темные дремучие леса, пестрые лесные цветы и освещенные солнцем луга такого зеленого цвета, какого не встретишь даже на Занзибаре. Воспоминания, похожие на легчайший вздох или намек на чувство. Отец, мать. Брат, сестра. Лица поблекли, голоса бесследно растворились в воздухе.
Кругом бушевала война, и банды мародеров рыскали по их землям. Отец спрятал их в безопасном месте — в комнате под землей, черкесское слово для такой подземной комнаты Джильфидан давно забыла, никогда такого слова на арабском или суахили она не встречала — не было похожих комнат на Занзибаре.
Но бандиты все-таки их нашли, убив мать и отца, чьи тела она увидела на земле, а всех детей забрали с собой, каждого посадив перед собой на коня. На первой развилке дорог исчез всадник с братом, за вторым поворотом — другой, с маленькой сестрой, кричавшей не переставая, пока ее не перестало быть слышно.
Долгий путь верхом. Трудный путь. Большой город, больше, чем все, что Джильфидан видела до сих пор. Хорошая еда, баня, красивые платья и много других девушек и молодых женщин. И мужчины, степенно ведущие разговоры за кофе и чаем, шербетом и сладостями; и тот, кто увез ее за море.
— Сердце мое. Звезда очей моих, — прошелестела Джильфидан, когда игрушка наконец выскользнула из пальцев Салимы, которая снова перевернулась на другой бок, прямо в объятия матери, спрятав голову на ее груди.
А потом был Мтони. Чужие люди и чужие наречия. Но скоро она познакомилась с Сарой, которая не только говорила на ее языке, но и разделила ее судьбу. А еще была Зайяна, дочь султана, которая обучала Джильфидан арабскому языку и суахили и ходила с ней в школу.
Дни одиночества Салимы тоже сочтены. Для Ваторо и только для одной девочки не стали нанимать учительницу из Омана. По воле султана дочь Джильфидан будут каждый день возить на уроки в Бейт-Иль-Сахель, а вечером привозить домой. Никогда еще мать и дочь не разлучались так надолго, и на сердце у матери было тяжело.
Что будет с ее дочкой среди одних мальчишек Бейт-Иль-Сахеля? Кроме того, Салима уже умела бегло читать, свободно знала наизусть добрую треть Святого Корана — зачем ей учиться? Слишком много знаний — это нехорошо для девочек. Если только эти знания и умения не касаются чисто женских добродетелей и навыков. А окружение мальчишек окажет плохое влияние на ее дочь — и та станет еще более дерзкой и самостоятельной.
Но воле султана нельзя противиться, и Джильфидан пришлось покориться. Как она всегда покорялась. Она была твердо уверена, что все в руках Аллаха. Только по воле Всевышнего она стала наложницей султана, ее повелителя, всегда доброго и справедливого. Султан никогда не был груб с ней. И по воле Аллаха она рано потеряла свою первую дочь, но потом Аллах щедро вознаградил ее, послав ей Салиму.
И хотя Джильфидан незыблемо верила в то, что все в жизни предопределено, иногда она молилась о том, чтобы ее дитя прожило лучшую жизнь. Да не испытает ее дочь страха и пусть никогда не будет насильно оторвана от родины. Пусть Аллах даст ей хорошего мужа и много здоровых детей.
Как мало дать ей может она, ее мать! Что ей остается, кроме усердных молитв?! А еще она должна научить дочь всему, что ей понадобится для такой жизни.
Все остальное в руках Аллаха.
Дикорастущие
Танцуй быстрее;
И джинн придет — танцуй еще быстрее.
Занзибарская народная песня
5
— Но тех там, наверху, ты не достанешь — спорим?
Одна бровь Салимы скептически изогнулась. Она уже не носила челку и множество тоненьких косичек — теперь ее лоб открыт, а волосы, забранные в золотую сетку, достигают талии; за первым выпавшим молочным зубом последовали другие, и их место заняли коренные. Она очень выросла — даже слишком для своих двенадцати лет — и было в кого: оба родителя высокого роста. Салима была стройная и сильная, как ее отец, однако долговязость и неуклюжесть, знаки возраста, еще ее не покинули, чем она напоминала жеребенка.
Она еще раз осмотрела заряженное ружье, вскинула его и встала в позицию, как ее учил Меджид. А Меджид оказался хорошим учителем не только в стрельбе по тарелочкам и из пистолета, но и в умении обращаться с копьем, кинжалом и саблей. Зажмурив один глаз и положив палец на спусковой крючок, Салима прицелилась в банку высоко в кроне дерева. Она застыла, дожидаясь момента, когда в голове прояснится, а в животе щелкнет что-то, похожее на сытое короткое урчанье сундучного замка. Вот тогда она и нажала на курок. Эхо выстрела разнеслось по лесу, и сквозь дымовую завесу она с удовлетворением все же увидела, как падает похожая на шнур голая ветка. Плод манго просвистел вниз, с чавкающим звуком упал на землю среди других сбитых плодов и, расколовшись, растекся ярко-желтым фруктовым соком.
Салима опустила нарезное ружье и с торжествующей улыбкой повернулась к сводному брату Хамдану, почти что ее ровеснику. Тот задумчиво чесал в затылке, и тюрбан его чуть не слетел с головы, обритой наголо, как положено взрослым мужчинам и юношам.
