— Госпожа, — окликнули ее почти беззвучно. Это был слуга, который ожидал их на первом углу за осажденным домом, а потом опередил их, чтобы сообщить об удачном побеге. Теперь он же снова прибежал встретить их. — Все готово!
Салима с облегчением выдохнула.
В ночи раздавались тихие звуки и шорохи: тихие шаги и шарканье ног, прерывистое дыхание и сдерживаемое покашливанье. Где-то вдали взревел дикий зверь, хрипло и пронзительно. Потом раздался голос с едва скрываемой надеждой:
— Это вы, ваше высочество?
— Принц Баргаш, собственной персоной, — послышался его бас.
— Аль-Хамду ли-Ллах! Слава Аллаху! — прозвучало в десять, нет, в добрую сотню голосов из темноты.
— Прощай, — Баргаш сбросил шейлу , схватил своего маленького братца Абдула Азиза и смешался с толпой сторонников; их шаги постепенно затихали, отдаваясь в ночи.
15
Салима села в постели. Сердце бешено колотилось. Тонкая ночная сорочка прилипла к мокрой спине… Каждый сантиметр ее тела причинял ей боль, израненные ноги покрылись волдырями, и она с протяжным стоном упала назад в подушки. Да, они совершили прошлой ночью настоящий марш-бросок, потом из джунглей назад в Каменный город, и там женщины разделились и потайными путями вернулись в дома.
Однако голоса и звуки, которые она слышала, не были отзвуками дурного сна, который ее измучил: они были реальными и медленно проникали в ее еще затуманенное сознание. Она быстро выпрыгнула из постели и устремилась туда, откуда доносился шум.
В покоях Холе, которые выходили на море, у окон толпились женщины. Салима пробралась между ними и так же, держась за подоконник, высунулась из окна почти по пояс.
Солдаты, повсюду солдаты, их сотни, нет, много сотен, они шли маршем по улицам. А когда Салима посмотрела на крышу дома Баргаша, поверх стен Бейт-Иль-Сахеля, то увидела, как от берега отчаливают военные корабли, с полным экипажем на борту и с выдвинутыми пушками.
— Должно быть, какой-нибудь солдат видел нас и узнал Баргаша невзирая на маскарад, — услышала она рядом шепот Холе. — Об этом болтают повсюду. Кажется, он сказал, что Баргаш намеревался бежать с острова, но не захотел нас компрометировать. Многие арабы сегодня на рассвете открыто ушли из города, чтобы примкнуть к Баргашу в поместье Марсель. И когда они покидали город, тот солдат пересчитал их и доложил об этом Меджиду. — Глаза Холе теперь смотрели прямо на Салиму. — Меджид идет войной на Марсель.
День тянулся бесконечно, заставляя женщин в Бейт-Иль-Тани трепетать: они попеременно надеялись и тревожились, томились ожиданиями и мучились сомнениями. После обеда все услышали раскаты грома, хотя солнце по-прежнему светило, а небо было ярко-голубым, как драгоценный фаянс: то был отдаленный гром пушек и ружейных выстрелов, которые доносились с плантации Марсель. Сестры держались за руки, не отходя друг от друга ни на шаг и вслушиваясь в эхо боя в центре острова, все было, как в тумане, и необъяснимо, и держало женщин в ужасающем неведении.
А под вечер настала мертвая тишина.
Тишина стояла всю невероятно долгую ужасную ночь.
Новое утро окрасило грядущий день в невинные голубые и золотые цвета, но скоро и его окутало свинцовое молчание. Ни одно известие не поступало в Бейт-Иль-Тани, ни одно — ни хорошее, ни плохое.
И только голос посланца, споткнувшегося на пороге, наполнил пустоту дома словами; еще не отдышавшись, этот человек, задыхаясь и проглатывая часть фраз и одновременно отвечая на высказанные и невысказанные вопросы всех женщин, сообщил:
— Принц Баргаш потерпел поражение! Он вернулся в свой дом! Марсель обстреляли, и теперь там сплошные руины! Надо оплакать и похоронить сотни убитых и вывезти раненых! Принц Баргаш отказывается от переговоров. Он ни в коем случае не хочет сдаваться!
Марсель — разрушен? Салима выслушала это известие, не веря своим ушам. Перед ее внутренним взором возникали комнаты этого поместья: стены, увешанные зеркалами, в которых сверкал и переливался свет роскошных хрустальных люстр. Полы из черного и белого мрамора, искусно расписанные потолки. Чудеса из Европы, как, например, часы, звонко отбивающие каждый час: под бой молоточков и дивную мелодию в них появлялись фигурки, играющие на музыкальных инструментах и кружащиеся в танце. Сад с розовыми кустами, а между ними — зеркальные серебряные шары на палках, воткнутых в землю; повсюду — прекрасные журчащие фонтаны. Марсель всегда казался ей дворцом из сказки — представить себе, что его больше нет, было невозможно.
— Салима, иди скорее сюда! Скорее, Салима, да где же ты?
Крик Холе прервал блуждание ее мыслей, и она бросилась в покои сестры, откуда открывался лучший вид на дома, гавань и на дворец. Сейчас взгляд сестры был устремлен на море.
— Что это за корабль?
— Ты что, ослепла? Разве ты не узнаешь, чей это флаг?
На ветру гордо реял сине-красно-белый Юнион Джек — британский флаг, и мощный парусник как раз швартовался боком как можно ближе к набережной, забитой английскими солдатами, — и вместе с тем довольно далеко от Бейт-Иль-Сахеля, чтобы это грозило опасностью для дворца; они видели, как по не слышной из окон команде с парусника на берег высаживались стрелки и направляли дула ружей на дом Баргаша. А вместе с ним — и на Бейт-Иль-Тани, который располагался сразу за ним.
— Какой трус, — прошипела Холе с презрением. — Как же Меджид боится Баргаша, если он зовет себе на помощь англичан?
Колени Салимы стали ватными.
— Мы должны уговорить Баргаша, чтобы он сдался, — прошептала она. — Иначе за этот мятеж мы все заплатим своими жизнями.
Холе резко повернулась к ней.
— Что ты болтаешь?
— Никогда бы дело не зашло так далеко, если бы вы вовремя отказались от своих планов, ты и Баргаш, — ответила Салима, перед лицом опасности словно вдруг прозревшая. — Ваши планы с самого начала были обречены на провал. — Ей вдруг разом стало ясно и понятно все, чего она не понимала все эти месяцы.
Глаза Холе сузились и стали похожи на глаза кошки, которая готовится к нападению.
— С самого начала ты была с нами неискренна. Если бы ты помогала нам больше, мы бы сейчас победили!
Веки Салимы затрепетали.
— Это я-то?! Но я всегда исполняла все, что в моих силах, все, чего вы от меня хотели! Без возражений и колебаний!
Прекрасное лицо ее сестры превратилось в полумаску ненависти.
— У тебя такая же предательская душа, как и у Меджида. Наверное, в вас говорит черкесская кровь, это она сделала вас подхалимами и предателями.
Салима отшатнулась.
— Ты несправедлива, Холе. Несправедлива и высокомерна. Ты настроила меня против Меджида. Ты использовала меня, а сейчас, когда я осмеливаюсь видеть вещи такими, какие они есть, ты переменилась ко мне.
