— Я постараюсь быть сильной, — едва слышно шепнула она и поцеловала его.
«Время все расставит по местам», — подумала она, когда Генрих протянул руку, чтобы погасить лампу. Да, когда они вместе вернутся в страну, которая им обоим так близка — так же, как стали близкими и родными их тела, будто созданные друг для друга и говорившие на особом языке, — и оба его понимали без слов, владея им от рожденья; тот самый язык, на котором говорят все мужчины и все женщины с начала мира, и все же их язык был особым, понятным только им двоим.
Пока Генрих со мной, я все смогу вынести.
42
Правила этикета требовали, чтобы чета Рюте не медлила с ответными приглашениями, и первый предстоящий вечер в доме на улице Изумительный вид привел Эмили в лихорадочное состояние. Предстояло многое сделать: обдумать меню, распланировать и приготовить, а она так многого еще не знала и могла ошибиться, что-то сделать не так — и этим опозорила бы себя и в первую очередь Генриха. В порту ее супруг купил черепаху для супа — ее как будто специально для них доставили с Занзибара. В течение двух недель до торжества ее держали в ванне, наполненной водой, из которой горничные общими усилиями извлекали весящее не менее пятидесяти килограммов животное всякий раз, когда Генрих или Эмили хотели принять ванну. Частенько Эмили заходила в ванную комнату и, встав на колени, составляла черепахе компанию.
— Вот сидим мы тут с тобой, — шептала она, — в тысяче миль от нашей родины. Иногда я даже думаю, что у меня так же мало шансов вернуться домой, как и у тебя.
Черепаха мигнула.
— Ты же меня понимаешь, правда? Ты тоже знаешь, каково это — оторваться от своих корней и жить далеко от родины.
Морщинистая шея черепахи выдвинулась примерно на два сантиметра вперед, а потом снова втянулась в пятнистый бело-коричневый панцирь.
— Ты права — роптать не стоит. Вещи таковы, каковы они есть.
Рептилия безразлично смотрела в блестящие глаза Эмили.
— Я рада, что ты здесь. С тобой мне не так одиноко.
Собственно говоря, специально для торжественного приема в бюро по подбору прислуги наняли приходящую кухарку, знаменитую своими черепаховыми супами, которые как раз были в моде, по английскому образцу. Однако бездельничать было не в правилах Эмили. На кухне она помогала чистить овощи, доводила до блеска бокалы и рюмки, мыла тарелки, а потом помогала накрывать на стол двум нанятым лакеям. И поскольку некоторые из приглашенных гостей побывали на Востоке, Эмили приготовила карри, попробовав который временная кухарка стала шумно хватать воздух и громко требовать стакан воды.
Тем не менее гости хвалили и соус, и черепаший суп, — хотя Эмили к нему даже не притронулась, предпочитая бульон, также поданный к столу, — и прилежную хозяйку дома , которую Генрих Рюте привез из дальних стран. Вечер удался, а Эмили потом понадобилось три дня, чтобы прийти в себя от напряжения и волнения.
Поздние часы были подобны водовороту дикой, незнакомой жизни, которая увлекала Эмили за собой, хотела она того или нет, и которая, затаившись глубоко в ночи, украдкой следила за ней, улавливая малейшее возбуждение или раздражение.
Однако же дни ее были пусты.
Утром между девятью и половиной десятого Генрих уходил из дома: надо было успеть на один из пароходиков, сновавших по внешнему Альтеру, и попасть в город, откуда он возвращался лишь поздно вечером. Долгие, слишком долгие часы Эмили была предоставлена самой себе. И это в доме, полном слуг, языка которых она не понимала, — так же, как и они не понимали ее. Все ее пожелания и вопросы должны были ждать до вечера, когда появлялся хозяин дома и мог послужить переводчиком. Пока миссис Эванс составляла компанию Эмили и весело болтала с ней на хиндустани и английском, это еще как-то можно было переносить. Однако заключенный с ней в Адене контракт истек слишком быстро, и, несмотря ни на какие уговоры — даже на посулы более высокого жалованья, — англичанка не соглашалась долее оставаться в Гамбурге. Тоска по мужу, который служил в Адене, оказалась сильнее — и это Эмили как раз прекрасно понимала, поскольку сама вынуждена была жить в Адене без Генриха девять месяцев. С отъездом миссис Эванс Эмили потеряла не только подругу; она в буквальном смысле онемела на время с утра до вечера.
Вместо того чтобы тишиной и покоем врачевать — как исцеляющим бальзамом — тело и душу и в этом находить утешение, Эмили впадала в раздражение и беспокойство. Она нервно металась по всему дому, который казался ей маленьким и тесным. К тому же все комнаты были настолько заставлены массивными креслами и канапе, столами и стульями, шкафами и шкафчиками, комодами и консолями, что Эмили постоянно ударялась об их углы либо локтем, либо бедром или оставляла висеть на них клочок юбки. Удушающей для нее была вся атмосфера в доме, ей нечем было дышать, особенно в дождливые дни, когда окна оставались закрытыми и тяжелые репсовые шторы, казалось, поглощали весь воздух. В такие дни Эмили страдала головными болями, у нее было такое чувство, что вокруг ее шеи все туже затягивается петля.
Немецкий обычай держать все двери и окна в доме постоянно закрытыми еще больше усиливал ощущение Эмили, что пространство вокруг нее постоянно сужается. Каждый раз, когда она начинала свои бесцельные блуждания по всем комнатам и этажам, она оставляла все двери открытыми — чтобы позднее найти снова аккуратно закрытыми. Как будто здесь бесчинствовали призраки. На самом деле это были горничные, совершавшие привычный обход с метелками, смахивающими пыль с мебели, или швабрами для ковров, с тряпками и воском, со щетками для натирания полов и ведрами, полными мыльной пены. Хотя Эмили при всем желании не могла обнаружить в доме ни малейшего пятнышка грязи или пылинки, все до последнего уголка с понедельника по субботу драилось, чистилось и полировалось до блеска. При этом лица служанок не выражали ни малейшего неудовольствия от того, как им тяжело или надоело обслуживать свою молчаливую хозяйку-иностранку, которая целыми днями бездельничала.
Арабские книги, которые Генрих заказал для нее в Александрии, тоже не очень долго смогли отвлечь ее. Она с самого начала буквально проглотила все, а потом так часто перечитывала вновь, что выучила их содержание почти наизусть. За любое занятие, столь ненавистное ей прежде, даже за такое, как штопка чулок, она бы ухватилась теперь с радостью. Но все чулки в шкафу, разложенные по порядку, были новыми и в починке не нуждались. Единственную компанию ей составляла ее игривая кошка, которая говорила с ней жестами: касалась хозяйки мягкими лапками, мяукала или мурлыкала, или лежала на спине. А единственные поверенные ее тайн лежали в ящике, где Эмили хранила дорогие ее сердцу вещи с Занзибара: узкие штаны и верхние рубашки, шейлы и полумаски, красную с золотой нитью шаль, которую Меджид привез ей из Индии, и все ее украшения. Иногда она раскладывала все вещи, напоминавшие ей о родине, и вдыхала их аромат: запахи соли и песка, пряностей, жасмина и оливкового масла. Однако этот аромат начинал выветриваться с ужасающей быстротой.
