Ответ британского консула был однозначен — для Генриха Рюте появление на Занзибаре означало бы смертельную опасность, а впоследствии и возможную угрозу также для остальных европейцев, живущих на острове. Преступления Генриха стали еще более тяжкими после перехода принцессы Салимы в христианство и ее свадьбы с европейцем — такое не прощают. Консул Черчилль пекся не только и не столько о безопасности Генриха Рюте; гораздо больше его заботили отношения британской короны и султана Меджида: он даже обратился в свое министерство иностранных дел с просьбой — при данных обстоятельствах принять сторону султана, а также обратить внимание министерства иностранных дел Северогерманского союза, основанного прошлым летом, на дело Рюте. Среди участников Союза наряду с Гамбургом были и другие ганзейские города Любек и Бремен, королевства Саксония и Пруссия, несколько великих герцогств, княжеств и герцогств севернее реки Майн. Северогерманское министерство иностранных дел отреагировало, как и следовало ожидать: всеми допустимыми способами надо удерживать Генриха Рюте от поездки на Занзибар. В противном случае гражданин Гамбурга Генрих Рюте будет лишен консульской поддержки и защиты Гамбурга, только что вновь приобретенной, и таковых же — как гражданин Северогерманского союза. Если только он не принимает на себя всю ответственность за свои поступки, действуя на свой страх и риск.
Консул Витт, которому султан Меджид выказал бурный протест против возвращения Рюте, также рекомендовал Гамбургскому сенату: Генриху Рюте ни в коем случае не следует вновь приезжать на Занзибар. Соответственно правилам султаната требование султана следует поддержать и всячески воспрепятствовать возвращению Генриха Рюте на остров, ибо возмущение населения тем, что Рюте соблазнил сестру султана, и переходом ее в христианскую веру, все еще велико.
Снова частная жизнь Эмили и Генриха стала делом политическим, которым занимались сразу три государства.
— Они не имеют на это никакого права, — стиснув зубы, говорил Генрих. — Они наказывают меня, хотя я и не совершал ничего наказуемого. По крайней мере, по меркам просвещенных и христианских народов. Я платил налоги по всем своим сделкам на Занзибаре, и теперь хочу продолжить эту работу. Я не допущу, чтобы другие снимали урожай с засеянного мною поля.
Он вовсе не намеревался посвящать Эмили в свои планы, но это продлилось недолго. Он знал, что надежда — когда-нибудь увидеть родину — нужна ей как воздух. Может быть, Занзибар сумеет излечить раны, нанесенные Эмили жизнью.
А что же еще могло врачевать такие раны лучше, чем волшебство этого острова?
Тоска по Занзибару изнуряла Эмили. Генрих замечал тени, пробегавшие порой по ее лицу, видел слезы в ее глазах, взгляд которых рассеянно и тоскливо был устремлен в пустоту, когда она думала, что ее никто не видит. Тоска, которая по ночам особенно вырывалась наружу, когда она грезила о Занзибаре и бормотала что-то на суахили или же на арабском.
— Ты хочешь сегодня с утра пораньше отправиться на Занзибар? — поддразнивал ее Генрих, когда она вставала раньше обычного. — Передавай от меня привет нашим друзьям! — Однако он всерьез воспринимал ее тоску по родине, не только потому, что прекрасно понимал жену, но еще и потому, что сам до некоторой степени разделял ее чувства.
Он с твердостью смотрел в ее глаза, влажные от слез.
— Если мы положим начало торговле, то у нас будет зацепка. И когда я туда попаду, я смогу забрать тебя и Тони.
В пропасти
Одной рукой ребенка не вырастить.
Занзибарская пословица
46
Гамбург. Конец мая 1870 года
— Ты не можешь оставить меня одну! — Эмили сжала кулаки, чтобы скрыть дрожь.
— Но это же только на несколько недель, — беспомощно оправдывался Генрих; он явно не ожидал такой бурной реакции от жены, когда после ужина сообщил ей, что ему нужно уехать в Англию по срочному делу.
— Возьми меня с собой!
Эмили и сама слышала, как резко звучал ее голос, но была слишком взбудоражена, чтобы владеть собой. Ей даже не было стыдно, что она так теряет самообладание, она — взрослая женщина двадцати пяти лет от роду и мать уже троих детей, ведь когда-то на Занзибаре она самостоятельно управляла тремя плантациями!
— Но, Биби, как же мы это сможем устроить? — Генрих поднялся с дивана и встал на колени около Эмили, взял в руки все еще неуступчиво сжатые пальцы и ласково погладил их. — Мне нужно будет каждые два-три дня переезжать в другой город. Это будет слишком напряженно для детей. И в первую очередь — для Розы. Она еще слишком мала для такой поездки. А оставить ее здесь ты сама не захочешь. Разве ты забыла, — его голос понизился до шепота, — что случилось с тобой в Копенгагене?
Нет, Эмили не забыла ту поездку в Копенгаген прошлым летом. Она была удивлена, когда узнала, что тот, кто может себе это позволить, летом укладывает чемоданы и бежит из города, чтобы отдохнуть на море или в горах. Она долго противилась этой моде — это она-то, кто всю жизнь мечтал о дальних странствиях и в мечтах расписывал чуждые страны яркими красками.
Однако только тот, кто корнями врос в родную почву, может искать радостей в том, чтобы уехать из дома на некоторое время и открывать неведомые уголки земли. Гамбург не был родной почвой для Эмили, но, по крайней мере, был уже хорошо ей знаком.
И все же тем летом, в июле, она согласилась поехать с Генрихом — после долгих уговоров. Он обещал ей отдых и время, когда они будут только вдвоем, без Тони и без Саида, сына, который появился на свет ровно через год и три недели после рождения сестрички. Муж соблазнял ее тем, что Копенгаген стоит на воде, что до моря — Балтийского моря — рукой подать, что Копенгаген вообще красивый и достойный внимания город.
При расставании с детьми было пролито немало слез, да и сама поездка в летнее время года — наступили школьные каникулы — в безбожно переполненных поездах была просто пыткой. Эмили очень старалась, чтобы Копенгаген понравился ей, — город, который благодаря каналам и мостам имел некоторое сходство с Гамбургом, только значительно меньших размеров, и был более уютным. Однако ни музей, где она увидела статуи и бюсты знаменитого скульптора Бертеля Торвальдсена, ни королевский охотничий замок в Клампенборге, где они были на концерте, на котором присутствовал король Дании, не впечатлили ее. Растительность вокруг замка без башенок — к большому разочарованию Эмили — была весьма скудной, а сам замок — едва ли больше обычной гамбургской виллы — показался ей чересчур темным, да вдобавок из оленей, которые там водились, она не увидела ни одного.
Но в первую очередь ей недоставало Тони и Саида. Она чувствовала себя так, будто оставила дома половину себя — и постоянно спрашивала, что они сейчас делают, как себя чувствуют и хорошо ли за ними ухаживает няня. Все это продолжалось до тех пор, пока Генрих наконец не сдался и, к большому облегчению жены, через восемь дней они уже отправились домой — на неделю раньше, чем планировалось. С подарком особого рода: в летние ночи в Копенгагене они зачали третьего ребенка, дочь Розалию Гузу, которая родилась шесть недель назад.
