Мать говорила ей, что китайцы великолепные ремесленники, от нее Азалия немного узнала и об их обычаях, культуре, познакомилась с конфуцианством.
Ее дед, Иван Хорьков, был писателем и философом, что побудило его к изучению восточных религий.
Он жил на юге России, где и люди, и климат отличаются мягкостью и благожелательностью. Еще сравнительно молодым отправился в Индию, увлекшись индуизмом, в особенности йогой.
А там поселился в предгорьях Гималаев, где и продолжил свой писательский труд и знакомство с различными восточными философскими течениями.
Приехав в Лахор, Иван Хорьков повстречался с дочерью русского посланника.
Он влюбился, безумно и страстно, и после свадьбы молодые решили навсегда остаться в Индии, стране, которую оба обожали.
Мать Азалии, Надежда, их единственный ребенок, была красива, обаятельна и умна, чего и можно было ожидать от дочери таких необыкновенных родителей.
Ее яркая красота сразу же привлекла внимание Дерека Осмунда, когда в дни отпуска он отправился посмотреть индийские древности.
Он часто говорил дочери:
— Я влюбился в твою мать с первого же взгляда. Она была самой красивой девушкой, какую я только встречал в своей жизни.
Потом Азалия поняла, что он любил в жене не только красоту, но и ее ум, и способность к пониманию и сочувствию, и даже ее странный мистический настрой.
Далеко не всякому европейцу удалось бы понять ее стремление к духовному. Впрочем, с Дереком Осмундом они жили необычайно счастливо, и Азалия не могла припомнить ни одной ссоры, которая бы случилась у отца с матерью.
Они оба любили людей, старались делать окружающим добро. Азалия часто вспоминала об этом, оставаясь одна.
Именно мать научила ее видеть красоту не только в природе — цветах, птицах, снежных вершинах, но и в пестрых многоголосых базарах, в непрерывном калейдоскопе людей, приезжавших из всех княжеств Индии, а также в вере тех, кто совершал омовения в священной реке Ганг.
Мама умела видеть красоту повсюду, часто вспоминала впоследствии девушка. И после грустных раздумий она пыталась примириться с холодным неуютным домом, с резкими голосами дяди и тетки, их презрительными взглядами и словами.
Все это было так ужасно, и все же она старалась, правда без всякого успеха, хоть как-то оправдать и дядину напыщенность, и мелочную придирчивость леди Осмунд, так как не сомневалась, что ее мать смогла бы это сделать.
В ее памяти навсегда запечатлелись рассказы матери о прекрасном камне жадеите, из которого китайцы научились вырезать фигурки давным-давно, тысячи лет назад, и об их живописи, более искусной и тонкой, чем произведения европейских художников.
А еще она рассказывала дочери, что китайцы наделены исключительным чувством чести и очень щепетильны в вопросах порядочности: и то и другое — неотъемлемая часть их национального характера. И это так противоречило рассказам дяди о китайцах из Гонконга.
«Как замечательно, что я смогу увидеть все своими глазами, — подумала Азалия, — и составить собственное мнение».
И все же ее не оставлял страх, что из-за какой-нибудь случайности либо теткиного каприза, а то и по приказу Военного министерства их поездку в последний момент отменят.
Генерал уже отбыл два дня назад на военном транспорте, перевозившем в колонию подкрепление.
Но даже после этого Азалия боялась, что болезнь либо какое-нибудь непредвиденное происшествие помешают им добраться до Тилбери. К счастью, ее опасения не оправдались!
Когда они сошли с поезда и увидели стоящий у причала корабль, сердце Азалии забилось от восторга, какого она не испытывала с тех пор, как уехала из Индии.
В последние пару дней леди Осмунд была еще более придирчивой, чем всегда, и Азалии порой начинало казаться, что она ничего не умеет делать правильно.
Ей приходилось распаковывать уже подготовленные к отправке сундуки. Вещи, которые генеральша поначалу распорядилась оставить дома, внезапно оказывались жизненно необходимыми в Гонконге, а дорожные платья для Виолетты и Маргариты менялись раз десять.
В самый последний момент от портного прибыли новые наряды; потерявшийся зонтик внезапно нашелся на кухне, хотя никто не мог объяснить, как он туда попал.
Когда они наконец отъехали от Батлесдон-Хауса, Азалия была настолько измучена, что боялась заснуть еще до того, как они доберутся до железнодорожного вокзала.
Генеральша принялась расспрашивать ее про десятки разных предметов, уже упакованных в сундуки и чемоданы. Она почему-то была уверена, что их забыли взять.
К счастью, память у Азалии была хорошая.
— Шляпки кузин в сундуке с выпуклой крышкой… — отвечала она. — Нюхательная соль в большом кожаном саквояже… Шкатулка с украшениями в кованом сундуке… Зонтики от солнца в коричневом чемодане…
У нее был готов ответ на любой вопрос, и тетка в конце концов успокоилась.
Близнецы всю дорогу молчали, хотя порой о чем-то перешептывались и хихикали.
Это были красивые девушки, почти неотличимые друг от друга; светловолосые и голубоглазые, белокожие и розовощекие, они являли собой превосходный образец настоящих англичанок. Но при этом отличались непроходимой глупостью, хотя это мало кто замечал.
Казалось, их не интересовало ничего на свете, кроме них самих. Даже молодые люди, которых заманивала для них генеральша, строго следившая, чтобы те обладали достаточно громким именем и внушительным состоянием, слышали от барышень Осмунд только односложные ответы и бесконечные девичьи смешки.
Однажды Азалия случайно услышала, как одна дама, считавшаяся приятельницей генеральши, ядовито заметила:
— У них один умишко на двоих, при этом совсем крошечный!
Девушка не могла не признать справедливость этого высказывания. И все-таки она любила своих кузин, да и они всегда хорошо к ней относились.
В новых дорожных платьях розового цвета, весьма элегантных, а также в отороченных мехом жакетах и капорах с завязанными под подбородком атласными лентами они выглядели необычайно привлекательно.
Рядом с ними Азалия особенно остро сознавала собственный жалкий вид.
Из старых платьев Виолетты и Маргариты не нашлось ничего подходящего, что она могла бы надеть в дорогу, и леди Осмунд, всегда старавшаяся экономить на племяннице, отдала ей собственное дорожное платье и жакет, которые ей чем-то не нравились.
Они были коричневого цвета, наспех подогнаны по тонкой фигурке девушки пришедшей на дом портнихой, и, хотя Азалия исправила небрежную работу своими искусными руками, что можно было поделать с унылым, землистым цветом? Из-за него лицо ее казалось нездоровым, а фигура бесформенной.
«До чего же оно безобразное! — ужаснулась Азалия, увидев платье перед отправлением. — Как я его ненавижу!»
