— Могу я вам помочь? — сказал голос у него за спиной.
Он узнал ее голос, повернулся, и тут она узнала его.
— Мистер Брунетти, что вы здесь делаете? — Похоже, она была очень удивлена.
— Доброе утро, доктор Питерс. Я говорил вам, что приеду посмотреть, нельзя ли что-нибудь выяснить о сержанте Фостере. Мне сказали, что это отдел санитарной инспекции, поэтому я и пришел сюда, надеясь встретиться с кем-нибудь, кто с ним работал. Но как видите, — сказал он, обводя рукой пустую комнату и делая два шага от стены, — здесь никого нет.
— Все на совещании, — объяснила она. — Пытаются разобраться, как разделить между собой работу, пока не найдется замена Майку.
— А вы почему не на совещании? — спросил он.
В ответ она вынула из нагрудного кармана своего белого халата стетоскоп и сказала:
— Как вы помните, я педиатр.
— Понятно.
— Они должны вернуться очень скоро, — сказала она, не дожидаясь вопроса. — С кем бы вам хотелось поговорить?
— Не знаю. Кто был наиболее близок Фостеру по работе?
— Я уже вам сказала, что Майк по большей части сам вел дела отдела.
— Значит, бесполезно с кем-то разговаривать?
— Я не могу ответить, мистер Брунетти, поскольку не представляю, что вы хотите узнать.
Брунетти допускал, что ее раздражение было результатом нервозности, поэтому оставил эту тему и вместо этого спросил:
— Вы не знаете, сержант Фостер пил?
— Пил?
— Спиртное.
— Очень мало.
— А наркотики употреблял?
— Какие наркотики?
— Незаконные наркотики.
— Нет. — Голос ее звучал твердо, с железной убежденностью.
— Вы говорите очень уверенно.
— Я говорю уверенно, потому что я знала его, уверена еще и потому, что я — его командир и видела его медицинскую карту.
— А разве такие вещи обычно пишут в медицинской карте? — спросил Брунетти.
Она кивнула:
— Любого из нас могут протестировать на наркотики в любой момент — любого, кто служит в армии… Почти все здесь сдают анализ мочи раз в году.
— Даже офицеры?
— Даже офицеры.
— Даже доктора?
— Даже доктора.
— И вы видели его анализы?
— Да.
— Когда был сделан последний?
— Не помню. Этим летом, кажется. — Она переложила папки из одной руки в другую. — Не понимаю, почему вы об этом спрашиваете. Майк никогда не употреблял наркотики. Как раз наоборот. Он был резко против них. Мы всегда с ним спорили об этом.
— Почему?
— Я не вижу здесь проблем. Сама я ими не интересуюсь, но если кто-то хочет их употреблять, то ему нужно это разрешить, я так считаю. — Поскольку Брунетти ничего не сказал, она продолжала: — Понимаете, моя работа — лечить маленьких детей, но здесь у нас штат врачей очень небольшой, так что мне приходится иметь дело и с их матерями, и многие из них просят меня выписать им рецепты на валиум и либриум. Это транквилизаторы. Если решу, что они ими злоупотребляют, и откажу, они переждут день-другой, придут сюда и договорятся с другим врачом, и рано или поздно кто-нибудь даст им то, что они хотят. Многие из них чувствовали бы себя лучше, если бы время от времени могли выкурить сигарету с марихуаной.
Интересно, подумал Брунетти, как относится к этому мнению медицинское и военное начальство, но оставил этот вопрос при себе. В конце концов, его интересует не мнение доктора Питерс о наркотиках, а употреблял ли их сержант Фостер. И еще то, почему она солгала насчет совместной с ним поездки.
Открылась дверь, и вошел плотный мужчина в зеленой форме. Кажется, присутствие Брунетти в кабинете удивило его, но доктора он явно узнал.
— Что, Рон, совещание кончилось? — спросила она.
— Да, — сказал он, помолчал, посмотрел на Брунетти и, не зная, кто это, добавил: — Мэм.
Доктор Питерс повернулась к Брунетти.
— Это старший сержант Вулф, — сказала она. — Сержант, это комиссар Брунетти из венецианской полиции. Он приехал, чтобы задать несколько вопросов о Майке.
После того как мужчины обменялись рукопожатиями и приветствиями, доктор Питерс сказала:
— Мистер Брунетти, вероятно, сержант Вулф сможет дать вам более ясное представление о том, что входило в обязанности сержанта Фостера. Он отвечает за все почтовые контакты госпиталя. — Она повернулась к двери. — Я оставлю вас с ним и вернусь к своим пациентам.
Брунетти кивнул в ее сторону, но она уже повернулась к ним спиной и быстро вышла.
— Что вы хотите узнать, комиссар? — спросил сержант Вулф, а потом добавил уже не так официально: — Хотите, пойдем в мой кабинет?
— А разве вы работаете не здесь?
— Нет. Мы — часть административного штата госпиталя. Наши кабинеты на другом конце здания.
— Тогда кто же еще работает здесь? — спросил Брунетти, указывая на три стола.
— Это стол Майка. Был, — поправился он. — Другой — сержанта Дости, но он сейчас в Варшаве. Компьютер у них был общий.
Как широко этот американский орел распростер свои крылья.
— Когда он вернется? — спросил Брунетти.
— На следующей неделе, наверное, — ответил Вулф.
— А сколько времени он отсутствует? — Брунетти показалось, что это будет не так прямолинейно, как если бы он спросил, когда тот уехал.
— Еще до того, как это случилось, — ответил Вулф, фактически отвечая на вопрос Брунетти и отметая сержанта Дости как подозреваемого. — Так вы хотите пройти в мой кабинет?
Брунетти вышел за ним из комнаты и направился по госпитальным холлам, пытаясь запомнить дорогу. Они прошли через двустворчатую дверь-вертушку, по безукоризненно чистому коридору, еще через одну вертушку, и тут Вулф остановился перед открытой дверью.
— Не ахти что, но я называю это своим домом, — сказал он с неожиданной теплотой. Он отступил, чтобы пропустить Брунетти первым, потом вошел и закрыл за собой дверь. — Не хочу, чтобы нам помешали, — сказал он и улыбнулся. Обойдя свой стол, он сел на вращающийся стул, обитый искусственной кожей. Большая часть стола была покрыта огромным календарем, на нем теснились папки, корзина для входящих и исходящих бумаг и телефон. Справа, в медной рамке, стояло фото какой-то восточной женщины и трех маленьких детей, очевидно, плодов этого смешанного брака.
— Ваша жена? — спросил Брунетти, присаживаясь к столу.
— Да. Красивая, правда?
— Очень, — ответил Брунетти.
— А это трое наших детей. Джошуа десять лет, Мелиссе шесть, а Джессике всего год.
