Но сегодня улицы не вызывали у него интереса, он все еще был в Виченце, все еще видел шлицы четырех болтов, которые удерживали переднюю панель на нагревателе воды в квартире Фостера, каждый из которых был завернут немного не так, как вчера завернул его Брунетти, и каждый доказывал, что солдаты лгут, утверждая, будто никто не входил в квартиру после Брунетти. Значит, теперь они — кто бы ни были эти «они» — знали, что Брунетти взял наркотики из квартиры и ничего об этом не сказал.
Он вошел в свой дом и открыл почтовый ящик прежде, чем вспомнил, что Паола уже давно пришла и посмотрела почту. Он начал подниматься на свой этаж, радуясь, что первый пролет такой невысокий и пологий, — этот пролет остался от бывшего здесь палаццо пятнадцатого века. Наверху ступени круто сворачивали влево и подводили двумя крутыми пролетами к следующему этажу. Там его ждала дверь, которую он отпер и закрыл за собой. Еще один пролет, на сей раз крутой и опасный. Винтовая лестница, ступени которой нависали друг над другом, привела его к последним двадцати пяти ступеням, ведущим к его квартире. Он отпер дверь и наконец-то оказался дома.
Его встретил запах стряпни, при этом один запах смешивался с другим. Он различил легкий аромат тыквы, что означало, что Паола готовит risotto conzucca, которое можно приготовить только в это время года, когда темно-зеленые плоские тыквы barucca привозят из Кьоджи, с того берега лагуны. А что еще? Телячья нога? Зажаренная с оливками и белым вином?
Он повесил пиджак в шкаф и прошел по коридору на кухню. Здесь было жарче, чем обычно, что означало зажженную духовку. Когда он поднял крышку большой сковородки, там оказались светло-оранжевые ломти тыквы, которые медленно поджаривались с мелко нарубленным луком. Он взял стакан с полки за мойкой и вынул из холодильника бутылку Риболлы. Налил всего лишь глоток, попробовал, выпил, потом наполнил стакан и поставил бутылку на место. Тепло кухни обволакивало его. Он ослабил галстук и вышел в коридор.
— Паола!
— Я здесь, — услышал он в ответ.
Он не ответил и, пройдя через длинную гостиную, вышел на балкон. Для Брунетти это было самое лучшее время дня, потому что с их террасы хорошо смотреть на закат солнца. В ясную погоду из маленького окошка кухни можно было видеть Доломитовые Альпы, но сейчас эти горы уже утонули в вечерней мгле. Он остался стоять на месте, опираясь о перила, рассматривая крыши и башни, неизменно доставляющие ему удовольствие. Он слышал, как Паола идет по коридору, входит в кухню, слышал звяканье передвигаемых кастрюль, но оставался там, где был, слушая, как на Сан-Поло колокола вызванивают восемь часов, потом, через пару секунд, им отвечают, как всегда, колокола на Сан-Марко, и гул их разносится над городом. Когда все колокола стихли, он вошел в дом, прикрыв дверь от прохладного вечернего воздуха.
На кухне Паола стояла у плиты, помешивая ризотто, то и дело останавливаясь, чтобы добавить сока от жареного мяса.
— Выпьешь винца? — спросил он.
Она покачала головой, не переставая помешивать. Он прошел у нее за спиной, задержался, чтобы поцеловать в шею, и налил себе еще стакан.
— Как там Виченца? — спросила она.
— Лучше спроси меня, как там Америка.
— Да, я понимаю, — сказала она. — Это невероятно, да?
— А ты там разве когда-нибудь была?
— Много лет тому назад. С Элвисами. — И, видя его недоумевающее лицо, пояснила: — Полковника тогда направили в Падую. Там была какая-то вечеринка в офицерском клубе для итальянских и американских офицеров. Примерно десять лет назад.
— Не помню.
— Да, ты туда не ходил. Ты тогда был в Неаполе. Кажется. Там все по-прежнему?
— Смотря как там было тогда, — ответил он, улыбаясь.
— Не язви, Гвидо. Так как там?
— Там очень чисто и все то и дело улыбаются.
— Ну ладно, — сказала она, снова принимаясь помешивать ризотто. — Значит, все как было.
— Интересно, почему это они все время улыбаются? — Он замечал это всякий раз, когда бывал в Америке.
Она отвернулась от ризотто и посмотрела на него.
— А почему бы им и не улыбаться, Гвидо? Ты сам подумай. Это самый богатый народ в мире. Все должны считаться с ними в политических делах, и они каким-то образом убедили себя, что все, что они успели сделать за свою очень короткую историю, сделано с единственной целью — содействовать благу всего человечества. Так почему же им не улыбаться? — Она снова повернулась к сковородке и что-то проворчала, увидев, что рис прилип к днищу. Она подлила еще сока и быстро-быстро помешала.
— У нас что, сейчас начнется собрание ячейки? — вкрадчиво спросил он.
Хотя обычно их политические взгляды совпадали, Брунетти всегда голосовал за социалистов, а Паола агитировала за коммунистов. Но теперь, когда и система рухнула, и партия умерла, он иногда иронизировал.
Она не удостоила его ответом.
Он начал доставать тарелки, чтобы накрыть на стол.
— А где дети?
— С приятелями. — И прежде чем он успел спросить, добавила: — Да, они позвонили и спросили разрешения. — Она привернула огонь под ризотто, взяла со стола приличный кусок масла и, кинув его в стряпню, высыпала туда небольшое блюдце тонко натертого пармезана. Потом все перемешала, выложила ризотто в столовую миску и поставила на стол. Выдвинула стул, села и, ткнув ложкой в сторону Брунетти, сказала:
— Mangia, ti fa bene,
[24]
— приказание, которое наполняло Брунетти радостью с тех пор, как он помнил себя.
Он положил ризотто себе на тарелку. Он хорошо потрудился, провел день в чужой стране, так кому какое дело, сколько ризотто он съест? Воткнув вилку в центр, он покрутил его, отодвигая ризотто к краю, чтобы оно быстрее остыло. Съел две полные вилки, вздохнул в знак похвалы и продолжал дальше.
Когда Паола увидела, что он уже не умирает с голоду и ест больше ради удовольствия, она произнесла:
— Ты мне не рассказал, как твоя поездка в Америку.
Он ответил с набитым ртом:
— Непонятно. Американцы очень вежливые и говорят, что хотят помочь, но кажется, никто не знает ничего, что могло бы мне помочь.
— А доктор?
— Которая хорошенькая? — спросил он, ухмыляясь.
— Да, Гвидо, которая хорошенькая.
Понимая, что загнал эту особу в нору, он ответил просто:
— Я по-прежнему считаю, что она знает то, что и я хочу узнать. Но она ничего не говорит. Через шесть месяцев она увольняется из Армии, возвращается в Америку и все это будет в прошлом.
— А он был ее любовником? — спросила Паола, коротко фыркнув, чтобы показать, что отказывается понимать, как это доктор не хочет помочь, хотя и может.
