Но Блад оставался серьёзным.
— Если вы капитан этого корабля, то мне хотелось бы узнать,
что означают эти изображения на парусах.
— О, это длинная и довольно безобразная история.
Блад понял намёк.
— Тогда пройдёмте вниз, — предложил он, — и вы нам её
расскажете.
Они спустились в большой салон «Арабеллы», с его резными
позолоченными панелями, зелёной драпировкой, роскошной мебелью, книгами,
картинами и прочими атрибутами сибарита, которые скромный моряк с севера Англии
никак не ожидал увидеть на корабле. Здесь капитан Блад представил гостю себя и
своих трёх офицеров, что сразу же умерило агрессивное настроение маленького
капитана. Но когда они сели за стол, на который негр-стюард подал канарское
вино, нантское бренди и кувшин холодного пунша, изготовленного из рома, сахара,
воды и мускатных орехов, его бешенство взыграло с новой силой, и он приступил к
рассказу о своих злоключениях.
Капитан Уокер отплыл из Плимута
[94] шесть месяцев назад и в
первую очередь зашёл на побережье Гвинеи, где он погрузил на борт триста молодых
здоровых негров, купленных им за ножи, топоры и побрякушки у местного вождя, с
которым он уже неоднократно проделывал подобные операции. С этим ценным грузом
под палубой капитан отправился на Ямайку, где был невольничий рынок, но в конце
сентября неподалёку от Багамских островов его захватил шторм — предвестник
приближающегося сезона ураганов.
— С Божьей помощью мы справились с бурей, — продолжал Уокер.
— Но корабль вышел из неё настолько потрёпанным, что мне пришлось выбросить за
борт все пушки. Судно дало течь, и мы были вынуждены всё время работать
помпами; надводная часть почти целиком была изуродована, а бизань-мачта стала
вовсе непригодной. Нужно было зайти в ближайший порт для ремонта, а этим портом
оказалась Гавана.
Когда алькальд
[95] порта поднялся на борт и увидел плачевное
состояние моего корабля, к тому же оставшегося без орудий, он позволил мне
найти убежище в лагуне, где мы и занялись ремонтом без кренгования.
Чтобы расплатиться за всё необходимое, я предложил алькальду
продать ему несколько черномазых, которых я вёз. Так как у них на руднике
свирепствовала не то оспа, не то жёлтая лихорадка, то они очень нуждались в
рабах. Алькальд изъявил желание купить у меня всю партию, если я соглашусь
продать. Я был очень рад облегчить корабль от груза и счёл просьбу алькальда
избавлением от всех трудностей. Но всё оказалось не так, как я предполагал.
Вместо золота алькальд предложил мне взять плату в виде крокодиловых кож,
составляющих, как вам, возможно, известно, основной товар острова Куба. Ничто
не могло удовлетворить меня больше, так как я знал, что могу перепродать кожу в
Англии за втрое большую цену. Тогда алькальд вручил мне счёт, и мы условились,
что погрузим кожи, как только будем готовы к выходу в море.
Я поспешно приступил к ремонту, довольный удачной сделкой.
Плавание, которое едва не кончилось кораблекрушением, неожиданно оборачивалось
для меня очень выгодным.
Но я не принял в расчёт испанской подлости. Когда мы наконец
закончили с ремонтом, я написал алькальду, что мы готовы погрузить кожи
согласно его счёту. Но матрос, которого я послал на берег, вернулся назад с
сообщением, что генерал-губернатор Кубы не разрешает погрузку, так как считает
противозаконной торговлю с иностранцами в испанском поселении, и что алькальд
советует нам тотчас же выйти в море, покуда генерал-губернатор не наложил
запрет и на наше отплытие.
Вы легко можете представить мои чувства. Том Уокер — не
такой человек, который позволит бессовестно обобрать себя кому бы то ни было,
будь то карманный воришка или генерал-губернатор. Поэтому я сам отправился на
берег, и не к алькальду, а прямо к генерал-губернатору — знатному кастильскому
гранду с именем, не менее длинным, чем моя рука. Они именовали его не короче,
чем дон Руис Перера де Вальдоро и Пеньяскон, а он к тому же ещё граф Маркос.
Одним словом, всем грандам гранд.
Я выложил ему счёт за погрузку и откровенно рассказал ему,
как надул меня этот чёртов алькальд, не сомневаясь, по простоте душевной, что
справедливость сейчас же будет восстановлена.
Но этот негодяй только презрительно улыбнулся и пожал
плечами.
— Закон есть закон, — сказал он. — Декретом его
католического величества нам запрещены всякие торговые операции с иностранцами.
Поэтому я не могу позволить погрузить кожи.
Потеря прибыли, на которую я рассчитывал, меня здорово
огорчила, но я держал свои мысли при себе.
— Ладно, — сказал я. — Пусть будет по-вашему, хотя это для
меня не слишком удобно, а закон мог бы подумать, прежде чем давать мне счёт о
погрузке. Вот он, этот счёт, можете забрать его и вернуть мне моих триста
негров.
Губернатор нахмурился и постарался смутить меня взглядом,
покручивая свои усы.
— Боже, дай мне терпение! — воскликнул он. — Эта сделка
также была незаконной. Вы не имели права продавать здесь ваших рабов.
— Я продал их по просьбе алькальда, ваше превосходительство,
— напомнил я.
— Друг мой, — сказал губернатор, — если бы вы совершили
убийство по чьей-нибудь просьбе, значит, нужно было бы простить вам
преступление?
— Но нарушил закон не я, — возразил я, — а алькальд, который
купил у меня рабов.
— Вы оба виноваты. Следовательно, никто не должен получить
прибыли. Рабы конфискуются в пользу государства.
— Вы слышали, господа, что я не стал скандалить из-за потери
своей законной прибыли на кожах. Но этот испанский джентльмен ободрал меня как
липку — попросту украл весь мой груз чернокожих, а это уже я был не в состоянии
переварить. Моя вспыльчивость дала себя знать, и я, вскочив на ноги, набросился
на этого дона Руиса Переру де Вальдоро и Пеньяскон, пытаясь пристыдить его за
такую несправедливость и заставить хотя бы заплатить мне за рабов золотом. Но
бессовестный негодяй позволил мне высказаться, а затем снова показал зубы в
своей гнусной улыбочке.
— Мой друг, — заявил он, — у вас нет причин беспокоиться и
жаловаться. Неужели вы не понимаете, что я и так делаю меньше, чем требует от
меня долг, который повелевает мне захватить ваш корабль, ваш экипаж и вас
самого и отправить вас в Кадис или Севилью как еретиков.
Здесь капитан Уокер сделал паузу, чтобы дать немного
схлынуть бешенству, которое охватило его при этих воспоминаниях.
— Провалиться мне на этом месте, если я трус, но моя
смелость при этих словах моментально испарилась.
