Услышав эти заверения, Питт скомандовал матросам у брасов
держать по ветру. Подгоняемая бризом «Арабелла» прошла мимо грозных фортов с
баркой алькада на буксире, покуда алькальд, чья любезность возрастала с каждой
минутой, пытался вытянуть из капитана Блада сведения, касающиеся груза рабов в
трюме. Но Блад отвечал настолько вяло и неопределённо, что дон Иеронимо должен
был пойти в открытую.
— Возможно, я кажусь вам назойливым, приставая к вам с этими
рабами, — сказал он. — Но мне пришло в голову, что, если вы захотите, вам
незачем будет тащить их на Ямайку. Вы найдёте готовый рынок здесь, в Гаване.
— В Гаване? — Блад поднял брови. — Но разве это не
противоречит эдиктам его католического величества?
Алькальд поджал толстые губы.
— Эти эдикты были изданы без учёта наших теперешних
затруднений. На рудниках была эпидемия оспы, и теперь нам не хватает рабочих
рук. Поэтому мы вынуждены обходить закон. Так что если вы хотите продать рабов,
сеньор капитан, то этому нет никаких препятствий.
— Понятно, — промолвил Блад без особого энтузиазма.
— К тому же цена будет хорошей, — добавил дон Иеронимо,
пытаясь пробудить собеседника от апатии. — Значительно выше обычной.
— Мои рабы тоже необычные.
— Вот именно, — подтвердил Волверстон на ломаном испанском
языке. — Они дорого вам обойдутся, сеньор алькальд. Хотя я думаю, что вы не
постоите за ценой, когда взглянете на них.
— О, если бы я мог, — вздохнул испанец.
— А почему бы и нет? — с готовностью согласился Блад.
«Арабелла» вошла сквозь узкий проход в голубую лагуну,
имевшую полных три мили в диаметре. Лотовый
[100] у носовых цепей называл
сажени, и Бладу пришло в голову, что было бы благоразумней дальше не идти.
Повернувшись, он отдал распоряжение Питту бросить якорь там, где они находились,
— на достаточном расстоянии от леса мачт и рангоутов кораблей, стоящих
неподалёку от города. Затем он обернулся к алькальду.
— Прошу вас следовать за мной, дон Иеронимо, — сказал Блад,
указывая ему на люк.
По короткой узкой лесенке они спустились под палубу, где
темнота разрезалась солнечным светом, просачивавшимся сквозь орудийные порты и
пересекавшимся с лучами, льющимися сверху сквозь решётки. Алькальд окинул
внимательным взглядом мощную батарею и ряды подвесных коек, на которых
разместились люди. Наклонив голову, чтобы не удариться о пиллерс
[101], он шёл
за своим высоким провожатым; за ним следовал Волверстон. Вскоре Блад
остановился и, повернувшись, задал неожиданный вопрос:
— Случалось ли вам встречаться, сеньор, с
кардиналом-архиепископом доном Игнасио де Ла Фуэнте, примасом Новой Испании?
— Нет, сеньор. Он ещё не посещал Гавану. Но мы ожидаем, что
на днях нам выпадет честь принять его.
— Это может случиться скорее, чем вы думаете.
— А откуда вам известно, сеньор, о поездке архиепископа?
Но Блад, дойдя почти до кормы, не ответил ему.
Они подошли к дверям офицерской кают-компании, которую
охраняли два мушкетёра. Доносившиеся оттуда приглушённые звуки григорианского
напева
[102] озадачили алькальда, особенно когда он смог разобрать слова этой
заунывной молитвы:
Hostem repellas Longius,
Pacemque dones prentius;
Ductore sic te pravio
Victemus omne noxium.
[103]
Нахмурившись, алькальд уставился на Блада.
— Por dios!
[104] Неужели это поют ваши рабы?
— Они как будто находят утешение в молитвах.
В доне Иеронимо пробудилась подозрительность, хотя он и не
знал, что именно подозревать. Однако он понял, что здесь явно что-то не так.
— Весьма странная набожность, не так ли? — сказал он.
— Не вижу в ней ничего странного.
По знаку капитана один из мушкетёров отпер дверь, и пение
внезапно прервалось на слове «saeculorum»
[105]. Заключительного «Amen»
[106] так
и не последовало.
Блад церемонно пропустил алькальда вперёд. Горя желанием
разгадать загадку, дон Иеронимо быстро шагнул через порог и внезапно застыл как
вкопанный, выпучив расширенные от ужаса глаза.
В просторной, не скудно меблированной каюте, наполненной
запахом трюмной воды, он увидел двенадцать человек в белых шерстяных одеяниях и
чёрных мантиях ордена святого Доминика. Они сидели в два ряда, безмолвные и
неподвижные, словно манекены, спрятав руки в широкие рукава и склонив головы,
покрытые капюшонами, за исключением одного, стоящего с непокрытой головой за
высоким креслом, в котором расположилась весьма примечательная фигура. Это был
высокий красивый мужчина лет сорока, с ног до головы облачённый в пурпур. Алая
шапочка, очевидно, покрывала тонзуру
[107], выстриженную в его гладких
каштановых волосах; на фоне красной сутаны сверкал белоснежный тончайший
воротник; на груди поблёскивал золотой крест. На руках были красные перчатки, а
на указательном пальце правой руки красовался епископский сапфир. Спокойное и
суровое выражение лица придавало ему величавость и достоинство. Красивые глаза
незнакомца устремились на незванных гостей, столь резко и бесцеремонно
вторгшихся в его обитель, но они не утратили светившегося в них высокомерного
спокойствия. Казалось, ему были недоступны все человеческие страсти в отличие
от стоящего за ним монаха. Это был коренастый краснолицый субъект, явно
неравнодушный к выпивке и освобождённый самой природой от необходимости
выбривать тонзуру — взлохмаченные седые волосы обрамляли загорелую лысую
макушку. Судя по свирепому взгляду, которым он окинул вошедших, этому
благочестивому брату ничто человеческое было не чуждо. Капитан Блад подтолкнул
остолбеневшего алькальда в каюту и последовал за ним со шляпой в руке.
