— Мне бы очень хотелось…
— Только не надо снисходительности. Она не глупее твоих чертовых друзей.
— А чего ты так распалился? Я просто хочу с ней познакомиться и пообщаться.
— Якобсон.
Я хлопнула по приборной панели.
— Так вот почему ты скрытничал! — Я рассмеялась. — Она тоже еврейка?
— Думаешь, ты единственная женщина, которую я должен находить интересной?
— Думаю, я рада, что ты вышел из своего маленького ограниченного мирка и…
— Ты рявкаешь на меня потому, что ревнуешь. Вчера вечером я оказался прав. Ты не можешь отважиться на большее, вот и бесишься. Ты распоряжаешься мной двадцать четыре часа семь дней в неделю, а когда у тебя появляется очередной модный кавалер, морочишь мне голову.
— Не могу поверить, что ты вот так характеризуешь нашу дружбу. Я бы сделала все ради тебя. Да и ты тоже — ты все время это доказываешь. Почему я не должна желать тебе счастья?
У Майка не было причин говорить мне гадости. Я откинулась на спинку сиденья и заставила себя еще раз разобраться в своих чувствах по поводу наших отношений. Конечно, я допускала, что он может завести серьезный роман не с католичкой, и, несмотря на его очевидный ум, часто ломала голову, не видит ли он угрозы в женщинах, добившихся профессионального успеха. Может, время от времени мы оба боролись против нашего обоюдного влечения. Я ненавидела мысль, что просто завидую его возлюбленной.
Я отогнала мрачные мысли и улыбнулась Майку, надеясь успокоить его шуткой:
— Чего ты не понимаешь, так это каким лестным я все это нахожу.
— Точно.
— Везучая, интересная, умная еврейка. Пэт Маккинни мог бы решить, что это я открыла тебе глаза на другой тип женщин.
Вместо того чтобы ответить остроумной колкостью, Майк огрызнулся:
— Вал совсем на тебя не похожа.
— Не будь букой. Ты же знаешь, я просто шучу…
— Она невезучая, Куп. Ты самая везучая женщина, которую я знаю, а Вал давно пора получить большой кусок удачи. — Я не видела Майка таким напряженным с того дня, как ранили Мерсера. Не так-то просто его успокоить!
Я не знала, в какое русло направить разговор. С какой бы стороны я ни зашла, я натыкалась на глухую стену. Я смотрела в окно, наблюдая, как дворники возят мягкие хлопья снега из стороны в сторону, и ждала, когда Майк заговорит сам.
В туннеле под зданием ООН мы застряли в пробке. Впереди собрался паровозик из трех машин. Майк заговорил, но было темно, и я не видела его лица.
— Думаю, Слоун-Кеттеринг — не самое лучшее место для знакомства с девушкой.
Современный онкологический центр занимал целый квартал на Йорк-авеню и находился посередине между квартирой Майка и моей. Многих моих друзей лечили и спасли гениальные врачи этого центра. Майк говорил, а я смотрела на тень от его профиля.
— После ранения Мерсера я решил, что обязан сдать кровь: возместить все пинты, которые пошли на его лечение. Все ребята это сделали. Я решил пойти в Слоун-Кеттеринг. Мне показалось, что это самое подходящее место. Я увидел ее, когда первый раз был в центре переливания крови. Она отдыхала на одном из лежаков, как будто на пляже. На голове у нее был черно-синий шелковый шарф, завязанный узлом на затылке, а на лице — широченная улыбка. Она болтала с медсестрой. Такой светящейся кожи я еще не видел. В тот день мы поговорили минут пятнадцать. Ей надо было тоже сдать кровь — какие-то анализы для экспериментального лечения. Она допивала сок перед уходом, а я только готовился к процедуре. Правда, этого времени мне оказалось достаточно, чтобы узнать, как ее зовут и где она работает.
Майк вырулил из пробки и, попав в правый крайний ряд, выполз обратно на мокрое шоссе.
— Мы не виделись больше месяца. Я не знал, что у нее под шарфом нет волос, а она боялась сказать мне. Боялась, что я не захочу сделать следующий шаг.
Я вспомнила женщину в постели Майка. Я видела ее мельком — лишь стройное очертание тела под одеялом и коротко подстриженные темные волосы на подушке.
— Какой у нее диагноз?
— Я предпочитаю прошедшее время. Был. У Валерии был рак груди. Быстро прогрессирующий. У них в семье никто этим не болел. В прошлом году ей сделали мастэктомию и провели какую-то радикальную химиотерапию. Теперь она здорова.
Он помолчал и, отвернувшись от меня, взглянул на реку:
— Я уверен в ней, Куп.
— Разумеется, так и должно быть. У тебя целая встроенная секция веселья! Но почему ты думал, что Мерсер, Вики, Джейк и я не сможем этого понять?
Он ничего не сказал, только кивнул. Возможно, Майк хотел скрыть от друзей не Валерию, а собственную уязвимость.
— Как насчет следующих выходных? Мы с Джейком можем устроить праздничный ужин.
Майк оторвал взгляд от дороги, посмотрел на меня и хихикнул.
— Вот видишь, я знала, что могу заставить тебя улыбнуться. Джейк готовит, я мою посуду.
— Она тебе понравится. Вы можете без умолку болтать о Чосере,
[79]
Мэлори,
[80]
«Страннике мира»
[81]
— всей этой средневековой английской литературе, в которой вы поднаторели. — Знакомая усмешка пропала. — Просто она быстро устает. Если не возражаешь, давай встретимся вечером, но рано.
Я обругала себя за несерьезное отношение к таинственной женщине Майка. Я знала, какое это благословение — хорошее здоровье и наследственность. Вчера вечером, пока Валерия покоилась в надежных объятиях своего поклонника, я бродила по темным улицам Манхэттена и бесилась, воображая, будто могу заручиться помощью Майка, как Гиневра поддержкой своего рыцаря. Ну почему я не осталась дома и не поговорила с Джейком?
Майк высадил меня перед зданием суда. Я купила нам кофе и поднялась в свой кабинет. На голосовой почте оказалось сообщение от Лауры, предупредившей, что из-за плохой погоды она не успеет вернуться из Стейтен-Айленда, и два сообщения от Джейка. Он просил меня перезвонить. Первое было сочувственное, второе — настойчивое и угрюмое. Я не стала отвечать ни на одно.
Неделя обещала быть тихой: многие сотрудники взяли отпуск на время судебного перерыва между Рождеством и Новым годом.
Первой позвонила Сильвия Фут. Она подтвердила, что собрание назначено на два часа дня, и спросила, слышала ли я о ночной краже. Полиция снова прочесывала здание колледжа, и Фут опять стала относиться ко мне враждебно.
