Ван увидел двух лисиц, стоявших на задних
лапах, прислонившись к дереву. Одна из них держала в руках лист бумаги, и они
смеялись, точно над хорошей шуткой.
Ван попробовал спугнуть лисиц, но не тут-то
было; тогда он бросился на лисицу, державшую листок, подбил ей глаз и отнял
бумагу. На постоялом дворе Ван рассказал о своем приключении. В это время
появился господин с синяком под глазом. Он с интересом выслушал Вана и попросил
показать ему бумагу. Ван уже протягивал лист, как вдруг хозяин постоялого двора
заметил у новоприбывшего хвост. «Это лисица!» – закричал хозяин, и человек
мгновенно обернулся лисицей и убежал.
Лисицы не однажды пытались вернуть бумагу,
покрытую непонятными письменами, но безуспешно. Ван решил вернуться домой. В
пути он встретил все свое семейство, направлявшееся в столицу. Родные Вана
утверждали, что двинулись в путь по его просьбе, а мать показала письмо, в
котором он приказывал продать все имущество и приехать к нему в столицу. Ван
внимательно посмотрел на письмо и увидел, что это чистый лист. И, хотя они
остались без крова, Ван решил: «Возвращаемся».
Однажды в доме объявился один из младших
братьев, которого все считали умершим. Он принялся расспрашивать о злоключениях
семьи, и Ван рассказал ему всю историю. «Ах, – сказал брат, услышав о
столкновении с лисицами, – в этом-то корень всех бед». Ван показал брату
листок. Тот поспешно схватил бумагу. Заполучив желаемое, он издал какой-то
возглас и, обернувшись лисицей, убежал.
Ню Цзян. «История о лисицах». – Личная
библиотека Борхеса. Антология фантастической литературы. СПб., 1999, с. 402.
Все в известном нам мире подчинено симметрии.
У нас две руки, две ноги, два глаза. Только болотный хмырь стал бы утверждать
после этого, что наш мир единичен во Вселенной.
Акад. С.Черноморов
Глава 1
Великолепная Гробулия
Гробулия Склеппи, придворная фрейлина Царства
Огня, сладко спала на огромной кровати из деодеда
[1]
с четырьмя резными головами сатиров, которые имели свойство каждый раз за
полчаса до полуночи менять выражение. В данный момент одна из голов была
демонически угрюма, другая хохотала, третья рыдала отравленными анчарными
слезами, четвертая же спала, похрапывая во сне громче самого царя Бэра, о котором
придворные льстецы говорили, что он храпит музыкально, на три такта исполняя
государственный гимн. Злые же языки утверждали, что каждый раз в полнолуние Бэр
полностью выхрапывает легкомысленную песенку: «Я у реченьки гуляла, водяного
повстречала».
Кровать Гробулии была роскошна, но имела
дурную славу. Сказать по секрету, ни у кого другого в царстве, кроме самой
Склеппи с ее извечной тягой к могильному юмору, не хватило бы смелости
поставить ее у себя в покоях.
Двенадцатью годами до того на ней был задушен
подушкой первый магнистр Пламмельбурга, вызвавший гнев Ее Величества царицы Нуи
тем, что упорно прикидывался трезвенником, не желая осушать чашу с ядом. А еще
девять лет и семь месяцев спустя суровый магшал Рокк на этом же ложе зарубил
двуручным мечом свою легкомысленную супругу и ее пажа. Меч магшала Рокка был
знаменитый «Сын Пламени», второй из трех великих мечей царства. Лезвие его было
сплошной огонь, красноватый и даже с искрой у рукояти и испепеляюще белый к
краю. Лучше всего «Сын Пламени» разил перед рассветом. В дождь же он почти
терял свою силу и едва мог справиться с заурядным заговоренным щитом.
Если приглядеться, можно было заметить, что
спящая Склеппи что-то держала в руках, гладила и прижимала к щеке. Это были
самые обычные варежки – красные пушистые варежки на резинке, которую обычно
продевают в рукава маленьким детям, чтобы варежки не потерялись. Теперешней
Гробулии они едва налезли бы и на нос. В Царстве Огня, где даже в суровые зимы
никогда не замерзала вода и не опадали листья, варежки были экзотикой,
тревожащей и опасной.
– Чьи это маленькие ручки? – поцелуй
в ладонь. – Какая ты у меня большая девочка, Аня! Ты в прошлый раз не
замерзла? Надеюсь, эти новые варежки ты не будешь стаскивать?
Она трясет головой – как же можно их
стаскивать на морозе, когда даже дома ей не хочется их снимать?
– Не отходи далеко от подъезда! Стой так,
чтобы я постоянно видела тебя из окна.
– Ага.
– И не приноси больше дохлых птиц.
Сколько можно? Я не хочу, чтобы у моей дочки лежали под подушкой мертвые
замороженные птицы со свешивающимися головами. Теперь, когда у тебя такие
чудесные варежки, ты же не будешь больше этого делать?
– Не-а, обещаю, что не буду. Я же не
убиваю их!
– Но ты их подбираешь. Еще не известно,
что лучше. Стой ровно, не вертись!
Ее берут и легонько дружелюбно трясут,
застегивая пуговицы. Варежки – маленькие, пушистые, очень приятные – облегают
руки. Только резинка чуть мешается в рукавах. Но и это терпимо. Резинка – это
надежность, залог того, что варежки не потеряются.
– И не придумывай себе больше эти
мертвецкие имена. Ты огорчаешь этим свою маму! Ну беги, зайка! Чтобы я тебя
видела из окна, помни! Я люблю тебя!
– Я тоже люблю тебя, мам!
Она сбегает по лестнице – второй этаж
кирпичной пятиэтажки. В подъезде полутьма. Пахнет штукатуркой, недавно вымытыми
ступеньками и сигаретными окурками, которые мокнут в банках на подоконниках. И
ко всему этому примешивается вкусный, манящий запах домашней стряпни из нижних
квартир. Склеппи немного боится подъезда. Она крадется вниз, на секунду
оказывается в полной темноте нижней площадки у урчащего распределительного щита
– и пытается нашарить дверь. И вот наконец новые варежки нащупывают длинную
деревянную ручку двери подъезда и чуть в стороне – кнопку, открывающую домофон.
Нажимает, слушает комариный писк, толкает. И ей в глаза бьет снежная, колючая,
такая манящая белизна…
Внезапно в спокойный сон Гробулии проникло
извне какое-то беспокойство.
– Опять эта наглая Склеппи! Сколько можно
выносить ее выкрутасы? Да разбудите же ее кто-нибудь! – жалующимся голосом
крикнул кто-то.
– Сама буди, Эйда!
– Почему я? Она сейчас пинаться начнет!
– Смотрите, у нее в руках опять ее
проклятый амулет вуду! Может, отобрать его?
– Ага, сама попробуй. Она тебя наизнанку
вывернет… Ты что, не знаешь Склеппи?
– Но нас же много!
– Нас много, но это-то Склеппи!
