Люстиг за глаза прозвал их трубочистами из-за смуглой кожи обоих. Он уверял, что Шеве и Фромм – земляки и оба с самого юга Баварии. «Их прабабки наверняка путались с итальянцами… Ох уж эти южане!..» – ехидным шепотом похихикивал Люстиг. Но в глаза подшучивать над баварцами он побаивался, несмотря на свою недюжинную физическую силу. Уж больно внушительные у «трубочистов» были кулаки. К тому же друг за дружку они вступались с ходу и стояли стеной, чему Отто оказался один раз свидетелем на вечерней раздаче пищи.
В сумерки раздатчики доставили на хутор суп, и Фромм занял очередь среди первых, затесавшись среди расчетов первой группы. Естественно, он занял очередь и для Шеве, однако, когда тот подошел, Ширмер, стрелок-верзила из первой группы, вдруг заартачился, ни за что не желая пропускать Шеве перед собой. Более того, его угораздило выпихнуть Шеве из очереди, сопроводив свой пинок матерной руганью по адресу матери Шеве.
Расплата была быстрой и жестокой. Сильнейшим ударом снизу в челюсть Фромм перевел Ширмера в лежачее положение. Шеве тут же подскочил к грохнувшемуся наземь обидчику и пнул его сапогом в живот. Произошло это так быстро, что товарищи сбитого с ног Ширмера поначалу растерялись.
Сначала Вайнберг, заряжающий Ширмера, а потом остальные из первой истребительной команды бросились на баварцев. Но те, как герои из древнего германского эпоса, став спинами друг к другу, принялись молотить своими кулаками направо и налево. Они действовали с молчаливой сосредоточенностью и с такой силой и скоростью, что слышались только крики тщетно пытавшихся раззадорить себя противников, глухой стук мощнейших ударов, матерные междометия и причитания.
X
Когда лейтенант Дамм, а следом – Хаген с Люстигом, Венгером и Хермингом примчались на место побоища, дело было сделано. Фромм и Шеве, слегка потрепанные, все так же возвышались возле испуганных батальонных кашеваров. Во все стороны, как круги по воде, от них расползались стонущие и охающие расчеты первой команды.
Определенным уроном, полученным баварцами в драке, можно было считать кровоподтек, наливавшийся под левым глазом Фромма, и две оторванные пуговицы на шинели Шеве. Зато первая команда представляла собой жалкое зрелище. Кто-то, чертыхаясь, выплевывал изо рта кровавую слюну вместе с выбитым зубом, кто-то корчился, держась за отбитую печень. В том разгроме, который два невысоких крепыша смогли нанести шестерым рослым, крепким парням за какие-нибудь две минуты, угадывались профессионально поставленные удары грамотных боксеров, хорошенько отшлифовавших свои навыки в уличной драке и в рукопашной.
Дамм, на удивление, отнесся к драке спокойно, видимо расценив, что парни попросту выпустили пар. Оказалось, что он сам один из лучших воспитанников боксерской секции дрезденской военной школы. Однако следованию субординации фанен-юнкеров учили с большим усердием, чем английским джебам и апперкотам.
Дамм тут же извлек из ситуации воспитательный момент, определив расчету Фромм – Шеве сверхурочный наряд на строительство укреплений на двое суток подряд. «Раз деретесь, значит, много лишних сил. Нечего растрачивать их попусту. Направьте их в нужное русло…» – заявил он баварцам. Впрочем, по выражениям лиц обоих было видно, что они не очень-то расстроились. Баварцы были очень охочи до землеройных и прочих работ. Дамм уже не раз ставил другим расчетам в пример то, как быстро и неутомимо орудовали лопатками Фромм и Шеве. Судя по тому, как ловко они управлялись с бревнами при постройке блиндажа, можно было догадаться, что и в плотницком деле они кое-что смыслят.
XI
Подразделение должно было возвести два просторных блиндажа – на каждую из команд. Но был готов только первый, и то – почти. Нужно было еще сколотить нары в два яруса. Для этих целей уже был раскатан сарай для сена, а теперь для будущей обшивки траншей солдаты разобрали на доски большую часть птичника, неизменно сопровождаемые тяжелым молчаливым взглядом хозяина Леманна.
Строго следуя тактическим выкладкам противотанковой обороны, Дамм приказал на каждый расчет вырыть по три ячейки в полный профиль. Он лично ходил по полю перед садом, распределяя места будущих ячеек. По замыслу лейтенанта, продиктованному какими-то усвоенными в Дрездене лекциями, позиции каждого из расчетов должны были раскинуться в шахматном порядке, связанные друг с другом звеньями одной противотанковой оборонительной цепи. В завершение предстояло соединить все части противотанковой системы обороны – индивидуальные ячейки и блиндажи – переходами и траншеями в единую систему, укрепив мокрые стенки земляных ходов досками.
Эта цепь должна была пересечь почти все поле, до самой развилки, хорошо просматривавшейся впереди от границы сада. Слева естественной границей фланга являлся овражек, который тянулся вдоль всего хутора. Неглубокий, с отвесными стенками и водой на дне, он, скорее всего, имел естественное происхождение, но был расчищен и продолжен в качестве водоотводного канала. Лейтенант намеревался углубить его еще больше, превратив в полноценный противотанковый ров.
Естественно, все его замыслы воплощали в реальность подчиненные, которые, как автоматы, с отупелой отрешенностью фиксировали безостановочную смену, одного за другим, четырех функциональных режимов: кормежка, сон, рытье окопов, ползанье с «панцершреком» за спиной.
XII
При всех заскоках лейтенанта Дамма занятия по огневой подготовке считались в подразделении более легким времяпрепровождением, чем рытье окопов и строительство блиндажей. Однако сверхурочным нарядом на рытье траншей можно было напугать кого угодно, но не баварцев. Тяжелой физической работы они не боялись. Пускай весь день с лопатой и киркой, но зато не надо ползать под нескончаемыми окриками лейтенанта.
Пока Дамм срывал глотку на заднем дворе, можно было поволынить в траншеях, выкурив припасенную сигарету, или еще раз перечитать письмо из дома. Хотя в последнее время письма эти приносили мало успокоения.
На заре, вместе с едой, в подразделение принесли письма. Из второй команды письмо было только для Херминга. Забыв о выданном куске черного хлеба и сыре и слабом, разбавленном кофе, который остывал в котелке, солдат принялся жадно читать зажатый в грязных пальцах листок бумаги. Остальные молча, быстро и сосредоточенно поглощали завтрак, исподволь бросая завистливые взгляды на боевого товарища. Везет же сосунку! Письмо получил!..
Отто был в числе завидовавших самой острой завистью. С февраля от родных не было никаких вестей. Мысли об этом не давали покоя. Иногда, после целого дня изнурительных работ, он еле добирался до охапки сырого сена, которое они нанесли с полевых стогов в окопы. Но сон и долгожданный покой не приходили, вместо него наваливалось отчаяние, черное, непроглядное, как безлунная апрельская ночь.
Мысли о Хельге, о родителях не давали покоя, накручиваясь в клубок, который невозможно было распутать. Голова от него распухала. Отто удавалось забыться воспаленным полусном-полубредом только под самое утро, когда пронизывающий сырой ветерок пробирал до костей. После такой ночи Хаген вставал окончательно разбитым и обессиленным. А ведь ему предстояло весь день, не разгибаясь, махать саперной лопаткой, таскать доски и бревна. Одно помогало: механическое махание лопаткой отупляло сознание, помогая избавиться от навязчивых мыслей.
