Пожал нам с Сергеем руки и напоследок не удержался:
— Ботинки, смотрю, у вас красивые.
— Мы ж знаем, к кому идём, мы завсегда так…
— Знаю я вас. Идите.
* * *
В том, что новый комдив нас хорошо знает, не было ничего удивительного. Ровно год, весь первый курс училища он был нашим ротным. Вы знаете, что такое ротный в карантине? Это когда сержант — самый главный начальник, старшина — ещё главнее, взводные — небожители, а ротный — это РОТНЫЙ!!! Он появлялся перед строем на своих кавалерийских ногах, закусывал один уголок рта, а другим чётко и громко вводил нас в обстановку:
— Турецкий десант силою до батальона… в районе Шехмино… возможно применение…
И, практически, без перехода:
— Рота! Газы!!! Бегом марш!!!
Нахлобучив противогазы, по сыпучему песку а-ля Сахара бежим на перехват «турецкого десанта». В противогазах много не поговоришь, но уже через пару километров знали, какая зараза сегодня совершила проступок, равный измене Родине, засунула в тумбочку остатки маминой посылки или поставила туда неуставные носки. Ещё через пару километров ротный разрешал снять противогазы и мы, из которых текли сопли и слюни со всех щелей, с удивлением обнаруживали, что ни Грачёв, ни Лебедь даже толком дыхание не сбили. Как бы даже с огорчением до нас доводили, что 2-я рота, наши сокурсники и постоянные конкуренты, «пока мы чесались» уже успешно турецкий десант разгромила, поэтому «Кругом, в расположение бегом марш!». Прибежали. «Разойдись»… И никаких объяснений и душеспасительных бесед, не маленькие, сами должны допереть. Естественно, находили «распространителя инфекций» и, зажав его в проходе между кроватями и тумбочкой, доходчиво объясняли неправоту, аморальное поведение и нравственное разложение.
Между собой мы командира называли «Паша», но это никак не сказывалось на его авторитете. С нами всё ясно, но мы видели и ощущали на собственной шкуре, что наш ротный уважаем командованием и преподавательским составом училища. Он был заражен бациллой соревновательности и как хороший спортсмен не любил проигрывать. Эта бацилла потихоньку овладела всей ротой и осталась в нас на долгие годы. Везде и всюду мы старались быть первыми. Киевское «Динамо» могло проиграть «Арарату» финал кубка СССР, сборная Союза могла не попасть на чемпионат мира, но это всё были мелочи жизни по сравнению с тем, что наша 1-я рота могла что-то проиграть 2-й!!! Это было крушение цивилизации, последний день Помпеи…
В роте Грачёв был гроза-командир. По его вызову в канцелярию некоторые вползали на полусогнутых, а выйти могли иногда только с помощью дневального. За пределами роты — это был отец, отстаивающий интересы своего курсанта, не взирая на лица и ранги. Того самого курсанта, которого полчаса назад он рвал в канцелярии, как попугай газету, на совете училища отстаивал, как родного сына. Однажды, перед самым уходом в войска на должность комбата, он, как бы извиняясь, сказал мне:
— Представлял тебя на Ленинскую стипендию, но не получилось. Добьюсь на следующий год.
И добился бы. Слово он держал. Мы это знали…
Сейчас предстояло узнать и всей нашей 103-й Гвардейской воздушно-десантной… Как-то к Павлу Сергеевичу не липла армейская мудрость, что первый год полк командует командиром, второй — никто никем не командует и только на третий год командир командует полком. Он уже блестяще откомандовал в Афганистане отдельным 345 полком, а сейчас взялся за дивизию. Месяц не прошёл, а вон как по стеночкам ползают!
* * *
С третьего захода мы с Серёгой всё-таки взяли нашу Сапун-гору под названием Паймунар. Очередной раз я рассказал бойцам, как им и всему нашему батальону сказочно повезло, что в него пришёл такой опытный боевой офицер. Перечислил его подвиги и награды. Гвардии капитан Капустин, ни грамма не смущаясь, стоял рядом и кивал головой, да, мол, я такой. Мне кажется, ему просто понравилось, как я его представил на первой заставе, поэтому он заставил меня объехать все остальные и повторить одиннадцать раз. А мне и не жалко, потому что всё было правдой. Но каждый день 50–60 километров по грёбаному цементу — это был явный перебор! Он бы ещё попользовался мной, только командир полка, к которому я переходил командовать батальоном, заподозрил меня в саботаже и пожаловался комдиву.
Через день я полной грудью уже дышал шахджойской пылью. Не скажу, что она сильно отличалась от кабульской, не знаю, в чём именно, но разница была. Серёга напоследок так меня ею накормил, что не спутаю ни с какой другой. Одного не пойму, почему за всё это он, зараза, до сих пор не проставился?!
Облом
Неприятности делятся на крупные,
то есть на наши собственные,
и мелкие, то есть чужие.
Юзеф Булатович
Я шёл на заставу со стороны духов. По минному полю. Не от большого ума или лихости, а из тупого желания внезапно проверить службу. Что я, днём при ясном свете растяжки не рассмотрю! Зато выйду, откуда не ждут! Вот одна, переступаю, а взгляд по проволоке на мину. Торчит, родимая, на колышке под кустом верблюжьей колючки. Куст жёлтый, а мина какая-то неприлично зелёная. Вот ещё одна… Задираю ногу, и внутри что-то оборвалось. Этот грёбаный кабыздох таки увязался за мной с 3 заставы и, демонстрируя собачью преданность, непрерывно виляя хвостом, бежит следом.
— Стояяяять!!!! Назааад!!!
Но в собачьем лексиконе таких слов нет, во всяком случае, без предварительной команды «Лежать!», и я, словно в замедленном кино, наблюдаю, как это тупое животное пробегает под растяжкой и цепляет её жизнерадостно задранным вверх хвостом. Вижу, как прогибается проволока и, срываясь с хвоста, вибрирует словно струна. Про то, что неплохо бы упасть, думалось вяло… Я просто сжался весь, как перед очень неприятной процедурой. Кажется, даже сердце остановилось. Захотелось сделаться маленьким-маленьким или, как в детстве, накрыться ладошкой и сказать: «Я в домике!» Чтобы эта тварь не рванула ещё куда-нибудь, я скорчил самое ласковое, на какое был способен, выражение лица и подозвал цуцика к себе. «Иди сюда, моя хорошая собачка, на-на-на»… Взял его за шкирятник, нежно-нежно, приподнял над землёй и ножками-ножками назад нахрен на дорогу. Там запендюрил этой скотине под хвост ботинком и рявкнул, что-то типа: «Шла бы ты, собачка, домой». Посмотрел на её удаляющуюся фигуру и обиженную морду и подумал: ну и кто из нас тупое животное? Мог — сам себя покусал бы от злости.
Мои упражнения по переноске собаки и хождение с высоко задранными ногами по минному полю не остались без внимания часового 4-й заставы, что означало блестящий провал моей «Барбароссы». Теперь близорукость и душевную простоту в полной мере стал изображать боец:
— Стой, кто идёт! Стой, стрелять буду!!!
— Я тебя, блин, стрельну!
— А, это вы, товарищ майор?
— Нет, это папа Римский…
Судя по тому, как быстро выскочил начальник заставы и не было видно ни одного праздношатающегося тельца, узнал часовой меня давно и предварительная команда уже прозвучала. Я, думаю, что и шмон навели, и автоматы уже все разобрали и только ждали команды на нападение. А вот хрен вам!!!
