У Ромки все-таки получился более плавный переход. После настоящей войны, с «засадными действиями», с потерями и наградами, наступила война казарменная, в Кабуле. А потом, после недолгой передышки, им дали снова повоевать, направив в Баку. Воевать там, правда, было не с кем. Войска, кроша мирняк,
[4]
ворвались в город, когда погромы уже закончились. Кто-то стрелял по ним с крыш, слишком метко для мирных граждан. Спецназ полазил по чердакам, пытаясь отловить снайперов, постоял в оцеплении, да и отправился на родную базу в далеком и безмятежном Вильянди. А там у Ромки еще было время, чтобы, мучаясь неопределенностью и ожидая расформирования, постепенно выгонять из себя гарь и грохот войны.
Больше других повезло Графу. Он остался в войсках и продолжал заниматься привычным делом.
Кот, как он сам рассказывал Ромке, на гражданке поначалу изрядно пил, потом подшился и пошел в таксисты. Но там его преследовало неотвязное желание разогнаться на Кировском мосту и резко вывернуть руль, чтобы пробить ограждение и спикировать в Неву. Он ушел в охранники, потом встретил Вадима, и вдвоем они смогли организовать свое дело. Если и были у Кота какие-то срывы, то они имели вид обычных запоев.
Маузер оказался самым стойким из них. И, похоже, устроился лучше всех. Правда, как и они, до сих пор оставался одиноким. Его стойкости и самообладания хватало на то, чтобы никого не прибить, но не хватало на создание семьи. А когда Ромка побывал на его «даче», стало понятно, что Степан Зубов только в городе такой мирный. Засохшая береза в чаще была нашпигована пулями. Выбираясь за город, Маузер только тем и занимался, что стрелял из всех стволов своей коллекции, а потом с упоением чистил оружие. И большую часть своих нетрудовых доходов он изводил на патроны.
Ромка лечился другим способом, более дешевым. Он умел рисовать. Наверно, он ошибся, поступая в военное училище. Он думал тогда, что можно заниматься чем угодно, а рисовать в свободное время. Оказалось, что если ты рисуешь, то свободного времени не остается.
Чтобы черным карандашом нарисовать белый кувшин на белой скатерти, нужно забыть обо всем. Чтобы заточенным резцом превратить кусок дерева в чутко спящего пса, нужно забыть обо всем. Работа заставляла забыть обо всем, и только это спасало его до сих пор.
Иногда он пытался взяться за портреты, но они получались хуже, чем пейзажи. «Аллах запрещает рисовать живое», вспоминал он и смывал очередную неудачную попытку с холста. Потому что в портретах могут поселиться джинны, а у него были все основания держаться от них подальше. Слишком много джиннов лишились своей телесной оболочки с его помощью.
И женское тело, пусть даже под чадрой, ни разу не удалось ему написать так, как хотелось. С восхищением, но без похоти. Может быть, просто не встретил достойной натуры. Все еще впереди, утешал он себя. Бери пример со старика Энгра. Как только перестанет получаться в постели, сразу начнет получаться в живописи. Таковы суровые законы взаимодействия природы и искусства. Этой теорией он охотно делился с каждой своей почитательницей, и самые хорошенькие признавали, что до подлинных высот в живописи ему еще далеко.
И в этот вечер он успел обсудить свою теорию с новой собеседницей. Конечно, Ромка слышал настойчивые телефонные звонки, но он даже не мог придавить аппарат подушкой, потому что все подушки были заняты женщиной. И в дверь скреблись какие-то запоздалые гости, но ему достаточно было одной гостьи, самой желанной сегодня, и даже если бы весь мир сейчас вспыхнул синим пламенем, он попросил бы ее просто закрыть глазки и продолжать, продолжать, продолжать…
Тем более, что сегодня был просто исторический случай. Страсть скрутила его так быстро, что только сажая любимую в такси и прощаясь, он вспомнил, что не спросил ее имени.
Посмеиваясь, Ромка возвращался к своему бараку.
— Господин Сайфулин? Я от Клейна.
Человек стоял под деревом. В слабом свете фонарей белело его лицо. Он дружелюбно улыбался, держа руки в карманах плаща.
Господин Сайфулин выбрал иное продолжение диалога. Он развернулся и побежал к шоссе, перепрыгнув через кусты.
Ромка услышал за собой топот и хруст кустов. Человек «от Клейна» побежал за ним. На это и был расчет. Прихрамывая, он дал себя догнать, а потом сложился, кинулся в ноги и удушающим захватом припечатал преследователя к земле. Свободной рукой Ромка нашарил в чужом кармане пистолет.
— Так, значит, от Клейна? Очень интересно.
Ромка приставил ствол к затылку противника. Сейчас подтянутся ребята, и мы разберемся. Если он так обошелся со своим, придется смывать обиду коньяком…
Но это был не свой. Что-то вспыхнуло сбоку, и он ударился лицом о горячую землю. Он еще чувствовал, что его переворачивают, обшаривают, волокут…
Все вдруг остановилось. Он открыл глаза и увидел звезды под собой.
7. Баланс потерь
Они не бросали своих убитых. Иногда, чтобы отбить тело товарища, погибшего в скоротечной стычке, приходилось вести многочасовый бой, приводивший к новым потерям. Но они не бросали своих убитых. Отступая по крутым склонам, они уносили обжигающе холодные тела, и закидывали своих «двухсотых»
[5]
в вертолет, зависший над пропастью и только одним колесом опирающийся на выступ скалы… Вертолет отрывался от скалы и, накренившись, уходил вниз по ущелью. А они продолжали спуск, отстреливаясь по очереди из двух ПК… Ромка был хорошим пулеметчиком и надежно прикрывал отход своими фирменными короткими очередями.
Они нашли его в кустах за бараком, и сейчас сидели на корточках рядом с ним, ожидая подхода милиции.
Полковник Клейн курил, пряча огонек в кулаке. Говорить было не о чем. Степан Зубов тоже долго курил молча, потом достал телефон и после упорных попыток наконец-то дозвонился до какого-то своего очень полезного знакомого.
— Фима, я созрел, — говорил Зубов вполголоса. — Считай, что ты меня уговорил. Да, по твоей цене. Только один нюанс. Вещь нужна мне сейчас, причем с большим запасом расходных материалов. Цена не имеет значения. Желательно получить все к утру. О’кей, назначай место и время. О’кей.
— Что затеял? — спросил Клейн.
— Так, есть одна идейка… Они начали войну? Так вот. Они узнают, что такое война.
— Ромке это не поможет. Тебе тоже.
— Откуда ты знаешь?
— Все это уже было. Но если ты так решил… — Клейн пожал плечами. — Один мой приятель говорил, что месть придумал черт.
— Ну и что, — сказал Зубов. — Если черт наказывает сволочей, значит, я за черта.
— Кажется, едут. — Клейн заметил высокие фары за деревьями. — Точно, «уазик». Пошли.
Они отступили за барак и бесшумно пробрались к машине. За спиной хлопнули дверцы «уазика», зашипела и забулькала рация. Лучи фонариков скользили по бурой листве, посверкивая на замерзших лужицах.
