— Из-за таких все случился, — сказал Фикрет, пытаясь успокоиться. — Вся война началась из-за таких. Мы хорошо жили. Мы очень хорошо жили. Все вместе. Потом эти гетвераны, эти пидарасы пришли, начали шум поднимать. И началась война. А теперь он тут сидит, мой хлеб кушает, и еще мою жену ругает.
— У тебя жена русская? — спросил Курд.
— Русская тоже есть.
— Но он же не знал, — Ковальский попытался оправдать Балабека, опасаясь, что тот будет зарезан ночью.
— Какая разница, знал, не знал… Ты слышал, что он сказал. Таким жить не надо, клянусь. Таких душить надо, как собак.
Ковальский постарался перевести разговор к воспоминаниям. Выяснилось, что при старой власти, под гнетом русских вирусов, все и в самом деле жили хорошо. Талоны на мясо и масло, конечно, никто не забыл. Но ведь и тогда люди ухитрялись устроиться. Почти все так или иначе доставали лишние талоны, и морозильники были забиты запасами. Зато спокойно ездили в Москву или Ригу, отдыхали в Кисловодске или Сочи, по профсоюзным путевкам летали за границу — ГДР, Вьетнам, Куба… О, Куба, любовь моя! Кстати. О девочках.
Когда Махсум и Панин вышли из дежурки, Талыш как раз рассказывал, как его пытались изнасиловать в городе Иваново. На самом интересном месте Махсум перебил рассказчика грубой командой:
— Кончай базар. Вечером идем на размен.
— Что с собой берем? — спросил Хохол.
— Еще не знаю, — сказал Махсум. — Надо место смотреть сначала. На всякий случай приготовь все.
— Всё?
— Всё, «красавчика», «муху», в общем, всё. Сергеич, Фикрет, надо ехать, место смотреть.
— Два часа ночи, — сказал Фикрет. — Куда ехать, что смотреть?
— Самое подходящее время. — Ковальский встал, потирая руки. — Поехали.
Ему приходилось когда-то участвовать в обмене пленными. Но тогда было проще. Тогда была, хоть и условная, но линия фронта. Была и нейтральная полоса, куда выпускали одновременно по одному пленному с каждой стороны. Но как это делается в городе? Кот мог бы предложить несколько вариантов, но было уже поздно: телефонные переговоры закончились тем, что Азимов настоял на способе размена, взятом из фильма «Мертвый сезон».
Только вместо моста здесь была эстакада с трубопроводами, а вместо пограничной речки — канал с промышленными стоками.
Место, где канал впадал в Каспийское море, наверно, было хорошо видно из космоса. Вода здесь меняла цвет в зависимости от производственных успехов химических заводов, сливавших в канал свои отходы.
Фикрет съехал с обочины и, сколько мог, проехал вдоль канала. Наконец, «Нива» взобралась на крутую насыпь и остановилась. Дальше даже Фикрет не решился ехать.
Они переоделись в черные комбинезоны бойцов гражданской обороны, вооружились фонариками и принялись изучать место. Горы земли и строительного мусора, осыпавшиеся траншеи и котлованы, на дне которых блестела вода, отражая свет фонариков. И над всем этим тянулись сплетенные трубы, и что-то свистело, пыхтело и капало из-под многочисленных вентилей.
Им предстояло вечером собраться у эстакады — команда Махсума с северной стороны, команда Азимова с южной. Южная сторона была перекопана вдоль и поперек, а по северной вдоль всего канала виднелась вполне приличная дорога.
Кот перебрался по эстакаде через канал. Он шел между трубами по ржавой сетке, и она прогибалась под ногами. В трубах что-то стучало, и ему очень не хотелось к ним прикасаться. Вода внизу шумела и булькала. Да и не вода это была, а жутко смердящая жижа, которая пузырилась и пенилась, обтекая опоры эстакады.
Кроме дороги, на северном берегу обнаружилось кое-что еще. Следы машин и множество окурков. Кто-то уже проводил здесь рекогносцировку. Значит, почему-то этот берег показался Азимову менее удобным.
Кот прошел по дороге между каналом и бетонным забором какого-то химического завода и добрался до шоссе. Здесь канал уходил в бетонные кольца, которые были спрятаны под дорогу. В принципе, это тоже можно было считать мостом, почему бы не провести обмен здесь?
Он вернулся по южной стороне к Фикрету, чуть не вляпавшись в сладко пахнущую лужу под трубопроводами.
— А что здесь, в трубах, не знаешь? На бензин не похоже.
— Какой бензин? — Фикрет тщательно вытряхнул снятый комбез. — Если бы тут бензин был, на каждый метр надо было охрану ставить. Нет, тут всякая химия. Мила говорила, что если маленькая бомба сюда упадет, в городе все умрут. Хлор знаешь?
— Знаю. То-то запашок знакомый. Поехали скорее отсюда, — сказал Ковальский.
Он остался недоволен разведкой. Вместо того, чтобы просто изучить местность, ему пришлось задуматься — почему противник выбрал для себя такую неудобную позицию? Машину поставить некуда, придется большую часть пути проделать пешком. Вонь, грязь, никакого обзора. А на другой стороне — дорога вдоль заводского забора и ровная площадка, откуда просматривается канал на всем протяжении от моря до шоссе.
Нет, подумал Кот, если бы размен проводил я, то уж для себя я бы выбрал северный берег.
Значит, противник либо полный идиот, либо английский джентльмен.
Либо противник и не собирается проводить размен.
Фикрет что-то сказал, но Кот не слышал его, застыв с поднятым пальцем. Ему вдруг стало ясно, что противник выбрал для себя как раз самую удобную позицию. Но не для размена, а для стрельбы.
Это же чистый футбол. Одна команда выбирает удобную половину поля, зато другой команде достается мяч. Право первого удара. Ну нет, это право Кот решил оставить за собой.
— Извини, что ты сказал?
— Я сказал, плохое место для нас, — повторил Фикрет. — Когда ты там ходил, я тебя хорошо видел. Никакой защиты там нет. Плохое место.
— Нет плохих мест, — сказал Ковальский, приглаживая усы. — Есть плохая маскировка. И кто только учил этих придурков?
29. В прицеле — свои
Лалочка заботилась о Зубове всю ночь. «Лежи. Молчи. Не двигайся. Я сделаю все сама», сказала она. Такую женщину он ждал и искал всю жизнь. Наконец-то ему досталась женщина, с которой не надо было ни о чем договариваться. Не надо было ни просить, ни подсказывать. Она делала все. Нежно и бесшумно. Ее огромные груди щекотали его по животу, груди, щекам, и вдруг прижимались к его лицу, оказавшись теплыми, как свежий хлеб, и мягкими, как первый снег. А ягодицы были прохладными и нежными, как морская волна, и они мягко обволакивали его живот, бедра, и снова живот… Она тоже ничего не говорила, и только дыхание ее становилось иногда прерывистым, потом замирало на бесконечное мгновение, и оба они застывали, но она оживала первой, и все начиналось сначала. Наконец-то ему досталась женщина, которая не кричала, не стонала, не кусалась, не царапалась — зато он под ней и стонал и кричал. Возможно, что и кусался, потому что несколько раз она шлепала его по губам. Она мыла его теплой губкой и обтирала своими волосами, она приносила в постель вино и фрукты, и ее голос журчал ласковыми и короткими фразами, журчал, как струйка вина, наполнявшая бокалы… «Теперь ты лежи и не двигайся», скомандовал он, но она не подчинилась, и это была схватка, и скачка, и это уже была другая женщина, и не женщина, а воющая кошка. И снова недолгое перемирие, и он сдался, и снова она нависала над ним своим нежным шелковистым животом без единой складки… Вконец измотанный, он заснул под утро и не заметил, как она исчезла.
