Они — дурные враги: нет ничего более мстительного, чем их смирение. И легко осквернится тот, кто тронет их.
Но близок я к ним по крови; и хочу, чтобы в их крови также почиталась и моя»
И вот, когда прошли они мимо, печаль овладела Заратустрой; однако недолго он с ней боролся, и начал говорить так:
«Жаль мне этих священников, хотя они мне и не по вкусу; но с тех пор, как хожу я среди людей, это перестало меня волновать.
Но страдаю я и страдал вместе с ними: пленники они, отмеченные клеймом. Тот, кого называют они Спасителем, цепями опутал их.
Цепями ложных ценностей и заблуждений! О, если б спас их кто-нибудь от этого Спасителя!
Они думали, что прибило их к острову, когда кругом бушевало море; но смотрите — то было спящее чудовище!
Ложные ценности и лживые слова заблуждений: для смертных это самые страшные чудовища — долго ждет в них дремлющий рок.
Но наконец просыпается он и начинает пожирать и заглатывать тех, что построили на нем шатры свои.
О, посмотрите же на эти шатры, что воздвигли священники! Церквями называют они свои берлоги, полные слащавых ароматов!
О, этот фальшивый свет, этот спертый воздух! Тут не позволено душе взлететь на высоту свою!
Но вера их так повелевает им: „На колени, и вверх по ступеням, грешники!“.
Поистине, приятнее видеть бесстыдного, чем вытаращенный взгляд их стыда и благоговения!
Кто же они, создатели этих берлог и лестниц покаяния? Не те ли, кто хотел спрятаться и стыдился чистого неба?
И только тогда, когда чистое небо снова проглянет сквозь разбитые крыши, а разрушенные стены зарастут травой и алыми маками, только тогда обратится сердце мое к местам обитания этого бога.
Богом они называли то, что противостояло им и мучило их: и поистине, немало героического было в этом поклонении! И пригвождая людей к кресту, не знали они, как по-другому еще любить им Господа своего!
Мертвецами думали прожить они, в черное облачали они безжизненные тела свои; и даже в речах их я чувствую зловеще-пряный запах склепа.
И тот, кто поселился рядом с ними, живет близ темных стоячих прудов, где жаба изливает в песне слащавую скорбь свою.
Лучше должны петь они, чтобы поверил я в их спасителей: что-то непохожи на спасенных ученики их!
Нагими хотел бы увидеть я их, ибо одна только красота смеет проповедовать покаяние. Но кого убедит это таящееся под рясой уныние?
Поистине, не из стихии свободы и не с седьмого неба явились к нам эти спасители! Поистине, никогда не ступала нога их по коврам познания!
Из брешей и пустот состоит дух их спасителей; но в каждую пустую раму вставили они химеру свою — Богом зовется у них эта затычка.
В сострадании захлебнулся их дух, и всякий раз, когда они переполняются им, на поверхность всплывает величайшая глупость.
С ретивыми криками гонят они стадо свое по узкому мостику: как будто нет больше других путей в будущее! Поистине, недалеко от овец ушли сами эти пастыри!
Широка душа у этих пастырей, дух же — весьма невелик. Но даже самая широкая душа, братья мои, — какие это жалкие угодья!
Кровавые знаки оставляли они на пути, которым проходили, и их безумие поучало, что истина доказывается кровью.
Но кровь — наихудшее свидетельство истины; ибо отравляет она самое чистое учение, превращая его в заблуждение и ненависть сердца.
И если кто пойдет на костер за учение свое, — то что он этим докажет? Куда убедительнее, если из твоего собственного пламени родится учение твое!
Холодная голова и одурманенное сердце — когда они соединяются, возникает смерч, который называют Спасителем.
Поистине, были некогда куда более великие и благородные, нежели те, кого толпа именует спасителями, что, подобно урагану, неистово влекут за собой!
И вам, братья мои, должно обрести спасение от других, более могущественных, если жаждете вы найти путь к свободе!
Никогда еще не было Сверхчеловека. Нагими видел я обоих — и самого великого человека, и самого ничтожного.
Слишком много еще общего у них. Поистине, даже в том из них, кто велик, много еще слишком человеческого!»
Так говорил Заратустра.
О добродетельных
Громом и небесными фейерверками нужно взывать к вялым и сонным чувствам.
Но голос красоты звучит тихо: он проникает только в самые чуткие уши.
Тихо вздрагивал и смеялся сегодня щит мой: то был священный смех и трепет красоты.
Над вами, добродетельные, смеялась сегодня красота моя. И доносился до меня голос ее: «Они хотят еще, чтобы заплатили им!».
Вы, добродетельные, хотите, чтобы еще и заплатили вам! Хотите получить плату за добродетель, небо за землю и вечность за ваше «сегодня»?
И теперь негодуете вы на меня, ибо учу я, что нет воздаятеля? Истинно так, ведь я не учу даже, что добродетель — сама по себе награда.
Вот что печалит меня: основой вещей сделали ложь — награду и наказание; а теперь ту же ложь положили и в основание душ ваших, вы, добродетельные!
Но, подобно клыкам вепря, слова мои взбороздят основы душ ваших; я буду плугом для вас.
Все сокровенное глубин ваших должно стать явным; и когда взрытые и изломанные будете вы лежать на солнце, отделится ложь ваша от правды.
Ибо вот в чем правда ваша: слишком чисты вы для грязи таких слов, как «мщение», «наказание», «награда», «возмездие».
Вы любите добродетель, как мать — дитя; но слыхано ли это, чтобы мать хотела платы за любовь свою?
Добродетель — это то, что вы больше всего любите в самих себе. Есть в вас жажда кольца: чтобы догнать самое себя, — для этого вертится и кружится всякое кольцо.
И угасающей звезде подобны деяния добродетели вашей; свет ее еще в пути и блуждает в пространстве — когда же завершит он путь свой?
Так и свет добродетели вашей все еще в пути, даже когда деяние уже свершилось. Пусть мертво оно и предано забвению: свет его все еще блуждает в пространстве.
Да будет добродетель ваша Самостью вашей, а не чем-то посторонним, личиной, покровом: вот истина глубин души вашей, вы, добродетельные!
Правда, есть такие, для кого добродетель — это корчи под ударами бича: и вы довольно наслушались воплей их!
Для некоторых добродетель — это лень пороков их: и всякий раз, когда их ненависть и зависть сладко потягиваются, тогда просыпается их «справедливость» и трет заспанные глаза свои.
А иных тянет вниз: это дьявол искушает их. Но чем больше они опускаются, тем ярче разгораются у них глаза и тем сильнее вожделеют они к богу своему.
