Так говорил Заратустра.
О прославленных мудрецах
Все вы служили народу и народному суеверию, вы, прославленные мудрецы! — а не истине! Потому и воздавали вам почести.
Потому терпели и неверие ваше, что оно было уловкой и хитроумным путем к народу. Так господин дает волю рабам своим, да еще забавляется дерзостью их.
Но кто ненавистен народу, как волк собакам, так это — свободный дух, враг цепей, который никому не поклоняется и живет в лесах.
Вытравить такого из логовища — это всегда называлось у народа чувством справедливости; и теперь еще науськивают на него самых свирепых собак.
«Ибо истина там, где народ! Горе ищущим!» — так повелось у вас издавна.
Вы хотели оправдать народ свой в поклонении его: это называли вы «волей к истине», вы, прославленные мудрецы!
И всегда говорило сердце ваше: «Из народа вышел я, и оттуда снизошел на меня глас Божий».
Умные и, в то же время, упрямые, как ослы, всегда были вы заступниками народа.
И многие из властителей, желавшие ладить с толпой, впереди коней своих впрягали осленка — какого-нибудь прославленного мудреца.
А теперь я хочу, чтобы вы совсем, наконец, сбросили с себя львиную шкуру!
Пеструю шкуру хищного зверя и косматую гриву исследующего, ищущего и покоряющего!
Чтобы поверил я в «искренность» вашу, должны вы сначала сломить в себе волю к поклонению.
Искренним называю я того, кто удаляется в пустыню безбожия и разбивает там сердце свое, готовое поклоняться.
Среди желтых песков, палимый солнцем, украдкой посматривает он, сгорая от жажды, на обильные источниками оазисы, где все живое отдыхает в тени.
Но и жажда не в силах заставить его уподобиться этим умиротворенным и самодовольным: ибо — где оазисы, там и идолы.
Голодным, одиноким, насильственным и безбожным — таким воля льва повелевает быть ему.
Быть бесстрашным и внушающим страх, великим и одиноким, свободным от счастья рабов и поклонения богам — такова воля искреннего.
В пустыне, и господами пустыни искони жили честные, свободные умы; а в городах живут прославленные мудрецы — откормленные вьючные животные.
Всегда, словно ослы, тянут они — повозку народа!
Не то, чтобы я сердился на них: но для меня они всегда останутся слугами, украшенными сбруей, хотя бы и сверкала она золотом.
И часто были они хорошими слугами, достойными похвалы. Ибо так гласит добродетель: «Если должен ты быть слугой, ищи того, кому наиболее полезна служба твоя.
Дух и добродетель господина твоего пусть возрастают благодаря тому, что ты сделался слугой ему: так и сам ты возрастешь с духом и добродетелью его».
Истинно так, знаменитые мудрецы, слуги народа! Вы возрастали вместе с духом и добродетелью народа — и народ вырос через вас! К чести вашей говорю я это!
Но народом остаетесь вы для меня и в добродетелях своих, народом с близорукими глазами, который не знает, что такое дух!
Дух есть жизнь, которая сама же надрезывает жизнь: собственным страданием умножает она знание свое: знали вы уже это?
И счастье духа в том, чтобы стать помазанником и жертвой на заклание, освященной слезами: знали вы уже это?
Слепота ослепшего и его искание на ощупь свидетельствуют о силе солнца, на которое взглянул он: знали вы уже это?
Мало того что дух движет горами; надо, чтобы научился познающий строить из гор: знали вы уже это?
Вы знаете только искры духа, но не видите, что он — наковальня, не видите жестокости молота его!
Поистине, вам не ведома гордость духа! Но гораздо непереносимее была бы для вас кротость его, пожелай она заговорить!
И вы еще ни разу не осмелились ввергнуть дух свой в снежную пучину: ибо вы недостаточно горячи! Потому и незнакомы вам наслаждения холодом его.
Но во всем вы обходитесь с духом слишком запросто, и мудрость часто превращали вы в богадельню и лечебницу для плохих поэтов.
Вы не орлы, и потому не испытали вы счастья в ужасе духа. Но кто не птица, тому не дано устраивать привал над пропастью.
Вы — теплы: но холодны ключи глубокого знания. Холодны, словно лед, глубочайшие источники духа — отрада для рук, горячих деяниями.
Вот стоите вы предо мной, почтенные и важные, с прямыми спинами, вы, прославленные мудрецы! Ни сильный ветер, ни могучая воля не подвигнут вас.
Видели вы когда-нибудь, как по морю проносится парус, округлый, надутый ветром и трепещущий от бешенства его?
Подобно парусу, трепеща от бури духа, мчится мудрость моя по морю — моя необузданная мудрость!
Но вы, знаменитые мудрецы, слуги народа, — разве можете вы мчаться со мной!
Так говорил Заратустра.
Ночная песнь
Вот и ночь: громче голос бьющих ключей. И душа моя — бьющий ключ.
Вот и ночь: просыпаются песни влюбленных. И душа моя — песнь влюбленного.
Что-то неутоленное, неутолимое есть во мне: оно хочет говорить. Жажда любви оживает во мне и говорит языком ее.
Я — свет: о, если бы стал я ночью! Но в том и одиночество мое, что опоясан я светом.
Стать бы мне темным, как ночь! Как приник бы я к сосцам света!
Как благословил бы я вас, искрящиеся звезды, светлячками мерцающие в небе! Как был бы счастлив дарами света вашего!
Но в сиянии собственных лучей живу я и поглощаю пламя, от меня исходящее.
Мне неведома радость берущего; и не раз думал я: стократ блаженнее крадущий, нежели дающий.
[4]
В том бедность моя, что вовек не устанет дарить рука моя; в том ревность моя, что вижу я взоры жаждущих и тьму, просветленную желанием.
О злосчастье дарящих! О затмение солнца моего! О томление страсти! О неутолимый голод пресыщения!
Они берут у меня: но затрагиваю ли я душу их? Пропасть — между «дарить» и «брать»; а самая малая пропасть преодолевается в последнюю очередь.
[5]
Голод родится из красоты моей: навлечь беды на вас, освещенных мной, обобрать приявших дары мои — во зло стремится алчность моя.
Отдернуть руку свою, когда чужая протянута к ней; медлить, словно водопад, продлевающий падение свое, — во зло стремится алчность моя.
