Мимо текла толпа, Машки не было. Часы показывали пять, но у
входа в «Риволи» стояла лишь крепко сбитая, грудастая бабенка лет тридцати,
одетая в темно-зеленый брючный костюм с золотыми пуговицами в виде огромных
кораблей. У дамы было явно плохо со вкусом. Темно-рыжие волосы копной падали на
плечи, лоб прикрывала длинная челка. Глаза, рот, брови, щеки – все было ярко
раскрашено, а огромные очки, красовавшиеся на носу, совершенно не шли к
щекастому круглому лицу. На мой взгляд, ей следовало купить иную оправу,
тоненькую, почти незаметную.
Тетка сначала переминалась с ноги на ногу непосредственно у
дверей, потом принялась нервно вышагивать туда-сюда по тротуару. При каждом
движении ее бюст, размера эдак шестого, не меньше, угрожающе подпрыгивал и
слегка съезжал в сторону, наверное, дама из кокетства купила лифчик слишком
маленького размера, и теперь огромная грудь вываливалась из чашечек.
Через пятнадцать минут я встала, купила в киоске
«Союзпечать» телефонную карточку, затем подошла к висящему у входа в «Риволи»
таксофону и позвонила Машке на мобильный. Сначала я услышала гудки, потом сбоку
послышалась знакомая мелодия. Грудастая тетка порылась в сумке и вытащила
сотовый, в трубке раздался голос Маруськи:
– Да.
– Салон «Риволи» беспокоит. Вы обещали приехать за
запонками. В чем дело? Мы ждем уже давно!
– Так я стою у входа, – сердито выкрикнула Маниным голосом
размалеванная бабища, – уже почти полчаса прыгаю! Вы где, а?
– Тут, – еле сдерживая смех, ответила я, – за вашей спиной у
таксофона!
Грудастая тетка сунула мобильник в отвратительную,
потрескавшуюся лаковую сумищу и повернулась. Потом, потряхивая грудью, она
приблизилась ко мне и свистящим шепотом спросила:
– Муся, это ты?
– Я, детка, впрочем, тебя тоже не узнать. Послушай, где ты
взяла такой бюст?
Маруська хихикнула:
– На кухне. Это мешочки с гречкой. Помнишь, мы в колледже на
Новый год ставили спектакль?
Я кивнула. Конечно, помню, «Госпожа Метелица». Машке
досталась роль противной старухи-мачехи, и дочка расстроилась. Ей-то хотелось
сыграть умную и трудолюбивую падчерицу, а пришлось изображать злобную бабку. Но
не в Манюниных принципах долго унывать. Через час Машка, полная энтузиазма,
принялась придумывать костюм, и вот тогда-то ей и пришла в голову идея сделать
накладной бюст из пластиковых мешочков, набитых гречневой крупой.
– Лифчик взяла у Ирки, – пояснила Маня, – маловат чуть-чуть,
пару шагов сделаешь, а «грудь» набок сваливается, приходится ее все время
поправлять.
– Откуда у тебя такие толстые щеки?
– Подложила ватные тампоны, надела парик, очки, здорово
вышло, да? А костюмчик одолжила у Ольги.
– У нее есть подобная вещь? – изумилась я. – Зеленая с
жуткими золотыми пуговицами?
– Ага, неужели не помнишь? Ей его Кешка купил, а Зайка
сказала, что никогда не будет его носить, они еще жутко поругались в тот день.
Висел в шкафу два года, теперь пригодился. Что мы тут сидим? Пошли в кафе.
Мы оглянулись по сторонам и увидели на углу вывеску «Максима
пицца».
– У тебя глаза карие, – сказал Маня, когда мы сели за
столик, – круто!
– Зачем ты так загримировалась?
– А ты? – парировала Манюня, разглядывая меня.
– За мной охотятся. Небось вся милиция в ружье поднята.
– Так и за мной могли проследить! – довольно сообщила
Маруська. – Я хитрая, словно братец Кролик. Из Ложкино уехала в нормальной
одежде, на заправке, в туалете, переоделась. Прикинь, шофер чуть не умер, когда
меня увидел.
– Какой шофер?
– Ну, мусик, – снисходительно улыбнулась дочь, – сама
подумай, как из Ложкино выбраться? Такси заказала.
– Представляю, что теперь будет болтать водитель!
– Ну, – хмыкнула Маня, – обычное дело, я ему все объяснила.
Мне стало интересно.
– Что же ты сказала?
Манюня отхлебнула кофе и сморщилась:
– Ну, блевотина! Никогда не думала, что можно так изгадить
эспрессо. Еще хорошо, чизкейк не заказала, небось он у них из картона! Шоферу я
просто объяснила: «Еду к любовнику, боюсь, что на мужа наткнусь, вот и переоделась
на заправке».
Я чуть не подавилась отвратительным пойлом.
– Ты? К любовнику?!!
– А что, – пожала плечами Маня, – никто же не знает, сколько
мне лет? Выгляжу-то я старше!
Я посмотрела на ее ножку, одетую в красивую темно-коричневую
туфельку сорокового размера, и внезапно с тоской поняла: мой теленочек вырос.
Это лишь в моих глазах она маленькая, наивная, бесхитростная девочка, другие
видят перед собой хорошенькую молоденькую блондинку. Ей-богу, трудно понять,
сколько лет Машке, то ли пятнадцать, то ли двадцать…
Примерно полчаса Маня выливала на меня домашние новости.
Зайке стало лучше, но она, естественно, в больнице, Кеша сидит около жены,
забросив все дела. От Александра Михайловича ни слуху ни духу, и каждый день
звонит злой Женька.
– Представляешь, – тарахтела Маня, ковыряя ложечкой кофейную
жижу, – он прямо шипит в трубку: «Ну, где твоя мать?» А позавчера в одиннадцать
вечера неожиданно приехал в Ложкино и пошел во все комнаты заглядывать, небось
думал, что мы с Иркой врем и ты на самом деле дома.
Мои руки сжались в кулаки: «Ну, Женя, погоди, я никогда не
прощаю предателей».
– Близнецы здоровы, собаки с кошками тоже, Ирка с Катериной
целый день стонут: «Господи, что же это делается!» Еще они рыдают по Хучику.
Все решили, что мопс потерялся, но я сразу поняла, что ты его с собой
прихватила. А зачем я тебе понадобилась?
– Деньги кончились.
– Молодец, мусечка, – одобрила Маня, – лучше я со своей
карточки сниму, поехали.
В банке Манюня решительным шагом подошла к служащей, взяла
листок бумаги, ручку, написала пару цифр и сказала:
– Мне нужны эти суммы, срочно. Верхняя – в валюте, нижняя –
в рублях.
Девушка в темно-синем костюме и белой блузке улыбнулась,
взяла карточку, ввела код, потом неожиданно спросила:
– Ваше имя?
– Воронцова Мария Константиновна.
– Подождите минуту.
