Я попыталась собрать расползающиеся мысли.
– Что же случилось?
– Обычное дело, – вздохнула Вера, – выпила, заснула, окурок
на одеяло попал. Тлело, тлело и загорелось.
– Она жива?
– Вроде пока да, только надолго ли? Обгорела сильно.
– А квартира?
– Выгорела вся, даже соседи пострадали.
– Вместе с обоями?
Вера удивленно посмотрела на меня:
– Что вы имеете в виду?
– Ну, жилплощадь пропала совсем? Обои целы?
– Нет, конечно, они же бумажные, а почему вас вдруг обои
заинтересовали?
– Да так, – понимая, что сморозила глупость, забубнила я, –
просто спросила, из любопытства, вдруг, думаю, хоть что-нибудь целым осталось!
Но Вера уже отошла от меня к другой женщине, нервно
выкрикивающей:
– А нам кто ремонт оплатит? Нам как быть?
Поколебавшись минутку, я вошла в подъезд и поднялась на
нужный этаж. Вдруг телефон у Сани стоял в коридоре и огонь до него не добрался?
Ну бывают же в жизни чудеса, отчего же одному не приключиться сегодня?
То, что я надеялась зря, стало понятно при беглом взгляде на
черные головешки, видневшиеся в проеме. Двери не было, прихожая квартиры Сани
превратилась в пепелище. Нине Водопьяновой повезло. Вход в ее жилище выглядел
нетронутым, зато квартира, находящаяся слева от пожарища, тоже пострадала. По
непонятному стечению обстоятельств пламя кинулось в ту сторону. Может, виноват
ветер?
Молча посмотрев на жуткие, черные стены, я спустилась вниз и
спросила у девушки с собакой:
– Когда загорелось?
– Кто ж знает, – охотно ответила собачница, – пожарные около
трех часов дня приехали.
– Саня спит днем?
– Ей все равно, утро, ночь… Выпьет – и готово. Хорошо, что
среди дня полыхнуло, а то бы и квартиранты погибли. А так никого, кроме
хозяйки, не оказалось дома, чеченцы на рынок утопали, то-то мужикам вечером
сюрприз будет. Впрочем, так им и надо, нечего было дома в Москве взрывать.
Меня, как, впрочем, и другие поколения советских людей,
воспитывали в духе интернационализма. То, что Женя Конторер, у которой мы частенько
собирались вечерами, еврейка, я узнала совершенно случайно. Ее бабушка Юдифь
Соломоновна изумительно готовила, страшно вкусно, но необычно. Мне нравилось
все: курица, запеченная в меду, рыба, фаршированная орехами, и странноватое,
пресное бело-коричневое печенье со смешным названием маца. Даже плотно пообедав
дома, я никогда не упускала возможности подкрепиться у Женьки. Однажды, придя в
полный восторг от селедки в соусе из… сгущенного молока (на первый взгляд
немыслимое сочетание, но на первый же укус – восхитительное лакомство), я
прибежала домой и с детским максимализмом заявила своей бабушке:
– Отчего ты не готовишь так, как Юдифь Соломоновна? Борщ и
гречневая каша с котлетами хорошо, но у Женьки дома все намного вкусней!
Фася спокойно ответила:
– К сожалению, я не знаю еврейскую кухню.
– Какую? – удивилась я.
– Юдифь Соломоновна еврейка, – пояснила бабуля, – она
готовит национальные блюда.
Я безумно удивилась:
– Еврейка? Это кто такая?
Фася отложила газету:
– Ты слышала, что бывают таджики, узбеки, грузины?
Мне было восемь лет, и в школе мы еще не проходили географию
СССР.
– Нет, – мотнула я головой.
Бабуся улыбнулась:
– Человека, у которого мы на рынке покупаем курагу, помнишь?
Перед глазами мигом предстал вечно улыбающийся Рашид,
черноглазый, темноволосый, приветливо приговаривающий: «Кушай, кушай, курага
сладкая, словно мед, во рту тает, приходи еще».
– Да, – кивнула я, – помню.
– Рашид узбек, – принялась растолковывать мне бабушка, – а
Юдифь Соломоновна еврейка.
– А ты кто?
Бабуля усмехнулась:
– Сложный вопрос. По паспорту русская. Но мой отец был
грузин, а мать наполовину полька, наполовину казачка.
У меня голова пошла кругом, в мое детство на восьмилетних
детей не обрушивалась ежедневная лавина информации, и мы, наверное,
соответствовали нынешним четырехлеткам…
– Какая между ними разница? – пробормотала я. – Между
узбеками, евреями, грузинами и русскими?
– А никакой, – спокойно ответила бабуся, – просто наша огромная
страна делится на республики. Одни живут в Таджикистане, и их зовут таджиками.
Там у людей много солнца, поэтому у них смуглая кожа и темные глаза. На Украине
украинцы, в Белоруссии белорусы… поняла?
– Ага, – кивнула я, – в Ленинграде ленинградцы.
Бабушка покачала головой:
– Нет. Ленинград город, и в нем могут проживать люди самых
разных национальностей, как в Москве. Возьми, к примеру, твой класс. Жора
Асатрян армянин, Женя еврейка, ты русская…
– Ну и что? – пытались разобраться в сложном вопросе мои
детские мозги.
Фася вытащила папиросы, чиркнула спичкой и подвела итог
разговору:
– Не забивай себе голову ерундой! Киргизы, молдаване,
грузины, армяне, евреи – мы все одна семья, советский народ, национальность в
СССР не играет никакой роли.
Так я и росла с сознанием того, что являюсь не русской, а
советской девочкой. Вера в идиллическое объединение наций не была поколеблена
даже после того, как Женька Конторер в десятом классе неожиданно стала…
Евгенией Табуреткиной. Я долго издевалась над подругой:
– Табуреткина! Скончаться можно!
– Это мамина фамилия, – отбивалась Женя со слезами на
глазах.
– Ой, не могу, табуретка ты!
– Ага, – закричала с обидой подруга, – тебе хорошо, никаких
проблем, Дашка Васильева, а мне как в институт поступать? Конторер живо срежут,
а Табуреткина без сучка и задоринки проскочит.
И она мигом объяснила мне, с какими трудностями сталкивается
на жизненном пути еврейка. Но моя вера в дружбу наций даже не покачнулась. Да и
как могло быть иначе? «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз»,
– неслось из радио – и телеприемников.
