— За третий доложу я сам — тоже без потерь! — констатировал ротный и подвел итоги боя: — Приданные саперы и артиллеристы живы, рота без потерь! Вот это да! Ну мы молодцы! Такой бой выдержали! И ни единой царапины! «Духов» — то было гораздо больше! Чудеса! Так я в бога начну верить.
— Что с помощью? — спросил Острогин. — Идет, не торопится?
— А ничего! Разведвзвод и третья рота где-то заблудилась в пурге, видишь, как метет! Комбату сообщили, что не видят куда топать. Ракеты бесполезно пускать: не разглядят.
— Да! Прямо снежная буря поднялась! И кто бы мог подумать несколько часов назад на солнепеке. А сейчас как на севере!
— Замполит, не надо теперь тебе ехать в отпуск в Сибирь. Тут как в тундре, и мы сейчас можем все замерзнуть! Час от часу не легче. Бойцам спать не давать! Положить всех кучнее, пусть греются. Тормошить и теребить. Охранению меняться через час, пусть ходят по периметру попарно. Главное — не обморозиться. Что с боеприпасами?
— У меня нашелся полупустой магазин и граната, — ответил я.
— У меня два патрона, — улыбнулся оскалив зубы Голубев.
У остальных офицеров было не больше. У бойцов ни у кого не было боеприпасов больше магазина, «мух» не осталось, пулеметы без патронов, АГС с четырьмя выстрелами.
— Да, дела! — подытожил ротный. — В эфир об этом не сообщаем, боюсь информацию духи перехватят. Но если они утром полезут нас прощупать, мы даже налегке до своих не добежим, уж очень далеко. Артиллерист! Организуй беспокоящий огонь по вершине над нами и огонь по обоим ущельям! Работай с батареями!
— Хорошо, сейчас сделаю привязку и попробую артиллерию нацелить точнее, — ответил старший лейтенант.
На ночь мы укрылись с Кавуном в его спальнике, свой мешок в пурге я так и не нашел. Половина вещей роты осталась на склоне, и под снегом их было не отыскать. Теперь на смену жаркому бою пришла пытка стужей. Всю ночь офицеры по очереди бродили по высоте, будили солдат, трясли, толкали: не спать, не спать! Сон — это практически не минуемая смерть, или сильное обморожение. Ужасная метель продолжалась всю ночь. Я дрожал всем телом, сна не было ни в одном глазу, был только страшный пронизывающий холод. Снег и ветер, сырая обледенелая одежда. Эти муки становились невыносимы. Тело ломило, суставы скрипели от сырости. Лишь к рассвету сон все же сморил меня, и я провалился в него, словно в пропасть.
Утро пришло с ярким солнцем. Ветер разогнал тучи, и солнце без малейших помех начало отогревать наши промерзшие тела и души. Вершина ожила. Нет больше мучений — теперь мы могли чувствовать себя туристами в Альпийских горах. Только очень усталыми и голодными.
Солдаты принялись окапываться, строить укрепления, разыскивать вещи. Нашелся в снегу и мой брошенный на бегу вещмешок, а недалеко от него станок от АГС. Вчера стреляли без него, прямо с камня и с рук.
Внизу в ущелье виднелся кишлак, в который вечером отступили «духи», но никакого движения в нем не было. Видно смотались оттуда еще до рассвета. Ротный второй взвод поднял повыше по склону, первый спустил пониже. Систему обороны создали, но патронов-то, как и прежде, нет. Несколько минут боя и нас сметут с хребта как пыль.
— Ваня! Что сказал Подорожник? — спросил я у сидевшего за радиостанцией командира.
— Да ни хрена хорошего! Не отходить! Сидеть, держать оборону, обещает, что скоро прибудут разведчики с боеприпасами. Третья рота в буране ушла в сторону, и теперь собирает своих заблудившиеся.
— Ну, Женька! Как же так? Ведь не пацан, опытный офицер!
— Кто их знает как так. Может, заблудились, может, испугались. Да и в принципе, я думаю, опасность миновала. «Духам» не до нас: раненые, убитые. Боеприпасы за два дня боев тоже, наверное, на исходе. Поскольку они не знают, что с патронами в роте совсем «жопа», думаю, они сегодня не сунутся. Мы не трусы, а боевое подразделение, они это поняли.
— А вертушки? — удивился я. — Почему к нам вертолетом не забросить помощь?
— Вертолетчики после обстрелов из пулеметов не хотят сюда соваться. Тем более что в роте ни убитых, ни раненых нет. Сейчас позавтракаем и будем наблюдать за окрестностями, греясь на солнышке. Курорт, мать его так!
* * *
Я задумчиво жевал сухарь и ковырялся в банке с кашей, наблюдая за часовым. Молодой боец по кличке Колесо, маячил по склону, уже который час.
— Часовой!
— Я!
— Пойди-ка сюда, дружище.
— Да. Слушаю.
Мокрый, грязный, измученный солдат с тоской смотрел мне в глаза.
— Колесо, ты чего третий час круги нарезаешь по сопке?
— Я на посту.
— А смена определена каждый час. За кого стоишь?
— Ни за кого. За себя. Я и не устал.
— Кто с тобой на посту должен стать по часам.
— Хафизов, Хайтбаев, Керимов.
— Понятно. Опять «мафия узбекская.» Сержанта ко мне. Быстро. Мухой!
— Да я ничего, постою…
— Я же сказал: мухой! Ментелем! Сержанта сюда.
Сержант Хайтбаев, не спеша, озираясь по сторонам и ругаясь про себя, приблизился ко мне. На руках надеты кожаные перчатки, толстый воротник свитера вылез из х/б. Одет не по форме, выделывается передо мной.
— Да, слушаю.
— Не понял, повтори.
— Слюшаю, что нада замполит?
— Ты еще и хамишь?
Коротким ударом в зубы я свалил наглеца с ног в снег. Не педагогично, зато надежно и практично.
— Сволочь! Чего ты, мразь, выпендриваешься? Вчера взводного в бою бросили, трусы поганые, сбежали. Ты побежал первый, а сегодня над солдатом молодым издеваешься, который честно бился.
Сержант, что-то бормоча на родном языке, поднялся и угрожающе зашипел. Ну прямо как гремучая змея.
— Не шипи, скотина. Сейчас ты на пост заступаешь, Хайтбаев! Стоишь часовым до вечера!
— Убью! — прошипел, злобно сверкая глазами, этот недоносок.
Он потянул на себя автомат, но я ударом ботинка в пах, сшиб его в снег и придавил грудь каблуком. Все сильнее вдавливая его в снег, я быстро соображал, как дальше быть. Сержант шипел, хрипел, выл и извивался. Я продолжил воспитательную работу: несколько ударов сапогом по почкам и голове его успокоили. Сержант затих.
— Встать! Сволочь! Будешь рыпаться — пристрелю как собаку, и спишем на боевые потери! С сегодняшнего дня ты не больше младший сержант, а в полку приказ на тебя оформлю. И не таких обламывали. Марш на пост, сволочь!
Колесников наблюдал за происходящим в стороне и явно был рад такому исходу, хотя и искренне напуган.
Уже бывший сержант угрюмо побрел к своим землякам, растерянно наблюдавшим за нашей «милой» беседой.
— Хафизов, Керимов! Ко мне!
