– Как ты пришел сюда?! – Попытка вопроса.
Звука нет. Голоса нет. Он умер.
– Ты все время разговариваешь, – говорит махо. – Второй день ты говоришь странные вещи. Тебя трудно понимать…
– Махо? Что я говорил?!
«Тишина. Я говорю умом, языки умерли… Никто не может слышать языков ума…»
Шуршание и дрожь сливаются вместе. Тело раскачивается и остро звенит.
«Это чудовищно! Они колеблются в резонансе, сейчас обрушится свод. Сейчас я упаду на камни. Почему я так высоко от камней?»
– Сядь. – Это снова старик.
У старика усталое лицо. Но не старое…
Как светятся его глаза!
Он протягивает кувшин. «Я так хочу пить, меня одолевает жажда…»
– Разгулялся! – Он смеется.
«Я вырываю из его рук долгожданный кувшин и жадно осушаю его глоток за глотком».
– Это называется «кровь травы». Привык?
Опять смеется.
– Ешь сухие…
«Вокруг все зеленое. Я вижу стены, покрытые мириадами пластинок зельды…»
«МЫ ВИДИМ СТЕНЫ…»
«Кто – мы?! Я не понимаю… Как красиво, когда все зеленое. И все видно. Я могу видеть сквозь зеленый камень… Я могу идти сквозь зеленый камень…»
«ЧТО У ТЕБЯ ЗА ТЕЛО?»
Лежать. Очень хорошо лежать.
Если бы только не мешало это шуршание удаляющихся шагов…
Почему вертится земля?
Сверху приближается голова махо.
– Радуйся! Твоя голова в углях. Хорошо, что они почти остыли.
Смеется!
– Принес?!
Языки снова непослушны. Однако гром вопроса наполняет воздух.
– Потише. Поднимайся.
В руках его снова кувшин. Он снова пустой…
– Быстро же ты пьешь!
Уже не смеется. Только улыбается и смотрит в глаза.
Покой.
Голубое небо.
«Глаза не могут закрываться, они смотрят в глубокое голубое небо, в котором две темные точки.
Птицы? Точки растут. Нет, это не птицы. Это не небо, если оно моргает…»
Шуршащий звук шагов. Они удаляются или приближаются.
«НЕ ЗАКРЫВАЙ ГЛАЗ!»
«Не закрываю!..»
Кто сказал это?
Все тело трясется.
– Ты стоишь на ногах?
– Да, я стою на своих ногах.
– Я говорю «трава» – но это просто следование традиции. Она не похожа на траву, или мох, или плесень, или гриб… Она вообще не похожа на что-нибудь еще. Цнбр – сама по себе.
Свет костра. Отблески огня на лице Ю-махо. Его глаза уже не голубые. Его глаза закрыты.
Зато открыт рот.
«Цнбр – сама по себе…»
Какая длинная тягучая песня… Он ее уже очень долго поет…
«ОНА НАЗЫВАЕТСЯ „ПРИКОВЫВАЮЩАЯ ПЕСНЯ“…»
– Куда же она приковывает?
«ПРИКОВЫВАЮЩАЯ ПЕСНЯ НИКУДА НЕ ПРИКОВЫВАЕТ».
– Что же она делает?
«ОНА ЗНАМЕНУЕТ».
– Что? Что она знаменует?
«СОЕДИНЕНИЕ… ЛА-И-ЛА…»
* * *
…Он вдруг заметил, что идет по пещере.
Все было не так, весь мир был странным. Даже тело было словно чужое, деревянное и слушалось с трудом. Желудок выворачивало. Было так плохо, что Дар был вынужден остановиться и присесть. Прислониться к зеленому камню… Руки и ноги дрожали мелкой, еле заметной дрожью. Или не дрожали совсем, а дрожь была внутренняя, нервная? Может быть, было холодно? Хотел закутаться в свой плащ, но его почему-то не оказалось…
Дар поднялся и пошел дальше. Как будто бы стало лучше. Дурнота прошла. Он не заметил сколько прошел, но впереди наконец показался просвет. Еще немного – и вот уже выход, небо, Рор…
– Радуйся! – У выхода поднялась фигура в рваном плаще, глаза старика смотрели напряженно, оценивающе.
– Радуйся! – прищурился на свет Дар и улыбнулся, видя знакомые черты Ю-махо.
Лицо махо смягчилось.
– Это ты, Даарр? – сказал он полувопросительно.
– Кажется, я, – ответил Дар, облизывая пересохшие губы. – Кто же еще?
Махо нахмурился и опустил глаза.
Дар огляделся. Что-то было не так. Окружающие скалы, весь мир – все вокруг стало другим. И трудно было понять, в чем дело.
– Снег стаял, – сказал махо. – Непривычно, верно?
– Почему?
– Пришла весна. Ты пробыл в та-атсине семь дней…
– Та-атсине?
– Соединении с цнбр. Ты начал пить кровь травы семь дней назад. Сегодня ты впервые после этого вышел сам.
– Сам?
Махо кивнул.
– Что ты имеешь в виду под этим «сам»?
– Ты иногда ходил, тебя было не удержать! – Седой тангр расхохотался. – Путешественник…
Дар прищурился, не зная, как реагировать.
– Не помню, чтобы я ходил. Собственно, я не помню вообще, чтобы провел там… семь дней?
– Садись, – кивнул старик, – ты, наверное, устал?
Едва эти слова были произнесены, как чувство усталости навалилось на плечи.
– Я что, не ел семь дней?
– Только кровь цнбр и сушеные фрукты.
Стало понятно, что творится с животом.
– И что, это все было?
– Все было хорошо, – уклончиво сказал махо, – ты в пределах нормы.
Дар почувствовал прилив любопытства столь же неутолимого, как и голод. И еще вселенскую жажду.
– Я хочу есть и пить, – сказал он. – И чтобы ты рассказывал мне при этом, что происходило в эти семь дней.
Махо снова коротко рассмеялся.
– Тебе придется потерпеть, маттахо, – и, озорно глянув на Дара, добавил: – «Маттахо» – означает ученик махо. Ты уже можешь носить это имя!
– Пить! – проревел Дар, наконец-то решив, чего он хочет больше всего.
– Лучше, если ты уйдешь назад в пещеры, – проворчал старик. – Тогда жажда приглушится. Если хочешь остаться здесь, то лучше держись тени. Весеннее солнце не похоже на зимнее.
– Но почему? Разве здесь нет воды?
– Три твои потребности естественны, но они не нужны. Ты должен утвердить себя, как махо, переступив через них.
Дар бессильно опустился на землю. Слова Ю-махо были чудовищны.
– Я должен перестать есть и пить?!
– Ты мог бы. Однако это не обязательно. Просто какое-то время ты должен будешь воздерживаться от этого.
