Бруно обнаружился за оградой, у ворот, оберегаемых хмурым стражем, косящимся недовольно на его собеседницу, в которой Курт признал сестру подопечного. На сей раз ее пухлое лицо не выражало прежней радости или хоть тени приязни – она говорила сжато, отрывисто, недобро глядя на брата из-под плотно сведенных бровей; Бруно слушал молча, смотря поверх ее головы в сторону. Барбара толкнула его в грудь, топнув ногой, тот ответил – коротко и негромко, и она, помрачнев еще более, выговорила что-то через силу. Мгновение тот смотрел себе под ноги, не отвечая, и, наконец, кивнув, развернулся и двинулся прочь от нее, во двор священнического жилища. «Бруно!» – остерегающе прикрикнула та, сделав шаг вперед, и страж у ворот шагнул тоже, преграждая ей путь.
– Я верно понял? – уточнил Курт, когда подопечный приблизился; тот вздохнул, пожав плечами:
– А чего ты ждал? Меня поименовали двуличным мерзавцем, тебя – фанатиком-кровопийцей, изувером и зверем из моря…
– Такое слышу впервые, – отметил Курт с усмешкой, Бруно невесело улыбнулся в ответ.
– В конце концов, – договорил помощник, – мне было сказано, чтобы, пока я имею хоть какое-то отношение к Инквизиции, я не смел вновь являться «в этот дом». Сегодня Карл – бедняжка и безвинно претерпевший, а я – зарвавшийся и одуревший от власти сукин сын.
– «Одуревший от власти»… – повторил Курт, зябко передернув плечами. – Бр-р! Даже самому́ страшно, как представлю тебя одуревшим от власти… Ты разъяснил ей, как на самом деле выглядит ситуация?
– К чему, – отмахнулся Бруно. – Лишь напрасно потрачу слова, время и нервы, а к прочему, не вижу, за что я должен оправдываться?.. Не дождусь, когда вернемся в Кёльн; что-то это болото начинает меня топить.
– Что же так о родных пенатах, – укорил Курт, косясь на солнце и просчитывая, насколько велика вероятность того, что в путь возможно будет тронуться уже сегодня.
* * *
Повозку с телом Ланца они нагнали следующим вечером, за час пути до Кёльна, и оставшийся путь проделали вместе.
Стражи на воротах были как следует устрашены Знаком и высказанным всерьез посулом повырывать языки, если тем вздумается распространяться о подробностях увиденного. По темным, уже предутренним улицам крытую полотном телегу и коня с прикрученным к седлу Бернхардом вели как можно тише, запугав попутно также два магистратских патруля, которые, невзирая на состоявшуюся казнь мясника, обвиненного в убийствах, продолжали блюсти следование комендантскому часу.
Керн, чем нимало не удивил своего подчиненного, обнаружился в Друденхаусе и даже бодрствующим; в темный двор позади двух башен он спустился сам, не дожидаясь, пока Курт поднимется к нему, и остановился в стороне от укрытой повозки, не приближаясь к бесформенному тюку, лежащему в ней. Во мраке ночи, освещенной лишь двумя факелами в руках стражей, лицо обер-инквизитора различалось скверно, и нельзя было сказать, какие чувства отображаются на нем, да и отобразилось ли хоть одно вообще.
– Я не написал об этом в донесении, – через силу складывая слова, произнес Курт, не решаясь приблизиться. – На ситуацию с требуемой подмогой это не влияло, а само по себе… Я подумал – новость слишком существенная, чтобы – через голубя…
– Как? – тихо и коротко спросил Керн, не обернувшись к нему; Курт вздохнул:
– Это… это сложно, Вальтер, вот так, двумя словами… Если вы готовы выслушать, я готов отчитаться.
– Хорошо. – Керн отступил на шаг назад, устало опустив голову, и лишь тогда стало видно в случайном отсвете факела, как заострились скулы и плотно стиснулись сухие губы. – Отчитаешься. Сперва лишь один вопрос, Гессе: дознание – закончено?
– Да, – кивнул он, неловко махнув рукой в сторону связанного чародея, которого сгружали с седла друденхаусские стражи, и начальник шумно вздохнул:
– А это главное, верно?.. Ну, что ж, за мной. Оба.
По темным лестницам Курт шагал тяжело, и виной тому была не только все более одолевающая его болезнь, обложившая хрипящее горло и кружащая голову. В шагах подопечного позади него слышалась неуверенность; в прямую спину перед собою он смотрел напряженно, заранее пытаясь подобрать слова, которые сейчас надо будет произнести, и не находя нужных, правильных, так и застыв в молчании, когда Керн, усевшись за стол, кивком велел начинать.
– Я помогу, – вздохнул обер-инквизитор, когда Курт, переступив с ноги на ногу, отвел взгляд, так и не выговорив ни слова, и он поморщился, ощутив себя допрашиваемым, чье молчание пытается пробить докучливый инквизитор. – Начнем с главного вопроса. Как и при каких обстоятельствах был убит Дитрих?
– Застрелен, – тихо выговорил Курт, по-прежнему не поднимая взгляда; тут Керн кивнул:
– Застрелен… Кем?
Курт прикрыл на миг усталые глаза, собираясь с духом, понимая, что сейчас и здесь то, что надо сказать, прозвучит дико, нелепо, и отозвался – еще тише, так, что едва расслышал себя самого:
– Мной.
В тишине прошло всего мгновение, в полной, ненарушимой, могильной тишине, которая разбилась, когда Керн, поднявшись, скрипнул по каменному полу ножками стула, рывком отодвинув его прочь и едва не опрокинув.
– Повтори, – потребовал он мерзлым, как зимний пруд, голосом, и Курт, решившись, вскинул голову, глядя начальнику в глаза, похожие сейчас на два стальных острия, замерших в готовности пронзить на месте…
Керн слушал его все так же стоя, не двигаясь и не отводя взгляда, долгие, вытянувшиеся, как медовая нить, минуты, не перебивая, не задавая больше вопросов и не подстегивая, когда он замолкал, собирая нужные слова; лишь когда Курт умолк, тот медленно перевел взгляд на безгласного подопечного и коротко бросил:
– Хоффмайер все время был рядом?
– Да, – откликнулся Бруно настороженно, и Керн кивнул:
– Хорошо. Стало быть, свидетель есть…
– Если вам угодно, – уже почти спокойно, почти хладнокровно проговорил Курт, – то запрос в попечительское отделение о проведении расследования касательно моих действий я могу написать сам.
– Почти утро уже, – не ответив, произнес обер-инквизитор, обернувшись на миг в окно, и кивнул на дверь: – Ты, смотрю, болен; у тебя есть пара часов на отдых. После чего навестишь Марту и сообщишь ей о смерти Дитриха.
– Почему я? – выдавил Курт, едва не растеряв с таким трудом обретенную уверенность, понимая вместе с тем, что услышал ожидаемое, услышал то, чего не услышать не мог.
– Потому что именно ты знаешь, что она должна знать, – отрезал Керн, и он вновь уронил взгляд в пол. – Потому что ты был рядом. После зайдешь к бюргермайстеру и скажешь ему, что виновник смерти его сына арестован; это тоже твое обязательство. Пускай следит за своими солдафонами и не допускает ненужных слухов, пока мы не закончим допрос и не определим дату казни, если она будет. К тому времени, как возвратишься, я подыму Густава, и начнем работать. Ясна моя мысль, Гессе?
