В Друденхаус он возвратился уже поздним утром, встречая теперь множество хорошо или походя знакомых горожан, глядящих на него с выжиданием либо настороженностью, не одолевая, однако, вопросами, для каковых препятствием являлись выражение полнейшей отстраненности на лице майстера инквизитора, а также приличная высота конской спины; повысить же голос, дабы привлечь к себе внимание или докричаться до него, в этом городе себе могли позволить немногие.
Этажи каменных башен были наполнены тишиной, как и всегда, однако в дни, подобные нынешнему, тишина эта была какой-то дрожащей, она словно бы звучала как-то иначе, и сам воздух наполнялся напряжением, не видимым глазу, но ощутимым всей кожей и каждым нервом. Все так же, как и всегда, неподвижно стояли два стража в приемной зале, так же пустынны были коридоры и лестницы, и единственным зримым указанием на необычность сегодняшнего положения была наглухо запертая массивная входная дверь.
Подопечного Курт обнаружил подле рабочей комнаты начальства – тот стоял у стены, прислонясь к ней спиною и глядя на закрытую дверь уныло и хмуро.
– Мурыжил меня полчаса, – ответил Бруно на невысказанный вопрос, когда он приблизился, невольно придержав шаг. – Выяснял детальности. Не могу сказать, какого он остался мнения обо всем, что было сделано; ты знаешь старика – по нему ничего не поймешь… Майстер Райзе сейчас у него. Тоже давненько; что он думает по поводу случившегося – имеешь шанс услышать, если постоишь здесь еще минуту.
– Я вышел из возраста, когда подслушивают в скважину, – возразил Курт, направясь к двери; подопечный поспешно шагнул навстречу, перехватив его руку.
– Не наломай дров, – попросил Бруно тихо. – Не зли понапрасну, ты и без того на волосок от лишения Знака. Постой здесь, обожди; он выйдет, и Керн сам тебя вызовет…
– Нет, – возразил Курт твердо. – Хуже не будет. Некуда хуже. Изображать же напакостившую собачонку я не намерен; мне не в чем каяться и нечего совеститься – лишение Знака еще не свершившийся факт, я все еще действующий следователь, и я не вижу причин к тому, чтобы вести себя иначе, нежели прежде. Сейчас я обязан отчитаться перед стариком о разговоре с бюргермайстером, а посему должен сюда войти.
Створку Курт распахнул решительно, не дав подопечному возразить, и тот, не успев выпустить его локтя, шагнул вперед тоже, невольно переступив порог следом за ним. Он, не глядя, толкнул дверь ногой, и та захлопнулась с сухим стуком, от которого начальник поморщился, а стоящий против его стола Райзе резко обернулся, одарив вошедших недобрым взглядом.
– Ну, конечно, – произнес он желчно. – Кто же еще. Наш герой!
– Густав, – одернул Керн хмуро; тот отвернулся, поджав губы, прошагал к дальней стене и замер там, демонстративно глядя в окно.
– Я сейчас от бюргермайстера, – стараясь не замечать, как Райзе, нервно притопывая по полу, сдернул флягу с пояса, выговорил Курт четко. – В подробности дела я не вдавался, посему у него осталась уйма вопросов; кроме того, он высказал пожелание принять участие в допросе. Я, – понимающе кивнул он, когда Керн покривился, пытаясь возразить, – сказал ему, что это невозможно. В результате долгого торга он снизил требования до просьб, точнее – одной: минута с арестованным, причем он не настаивает на встрече наедине, мы можем стоять подле них и слушать каждое слово. Не то, чтобы он нам не верил, однако, думаю, понять его можно; вернее – нужно, дабы его столь благосклонное до сих пор отношение к Друденхаусу не переменилось.
– В логике не откажешь, – усмехнулся Райзе и, не скрываясь, отхлебнул от уже полупустой, судя по звуку, фляги. – Как всегда. Холодный расчет – вернейшее средство; так, Гессе?
– До сего дня мы действовали, исходя из этого, – стараясь говорить ровно, возразил он. – Что изменилось теперь?
– Действующих поубавилось, – с преувеличенно дружественной улыбкой пояснил Райзе. – Некий логический расчет показал, что он является лишним знаком в задаче.
– Густав, – повысил голос Керн; тот покривился:
– Ты посмотри на него, Вальтер, он ведь уверен, что все сделал, как надо. Хорошо жить с чистой совестью, верно, Гессе? С чистой, как слеза вдовы, и такой прозрачной, что ее как-то даже и не заметно.
– Я спрошу сразу, – начал Курт и, сорвавшись при вдохе, закашлялся, чувствуя, как при каждом спазме в голове что-то взрывается, а в груди клокочет; Райзе усмехнулся:
– Еt iniquitas autem contrahet os suum
[219]
…
– Густав!
– Я спрошу сразу, – хрипло, через силу, повторил Курт, стараясь не дышать. – Я – отстранен от дальнейшего расследования?
– Нет, – тяжело отозвался Керн. – Все это крутится вокруг тебя, ты – такая же неотъемлемая часть этого дознания, как и свидетели или потерпевшие…
– …и обвиняемый, – докончил Райзе тихо, и в стороне, за пределами видимости, снова булькнула фляжка.
– Умолкни, Густав, – повторил обер-инквизитор жестко. – Умолкни или выйди. Ясна моя мысль?
– О да! – хмыкнул тот зло. – Куда уж яснее.
– Напишите запрос на curator’а
[220]
, – снова предложил Курт, не глядя в его сторону. – Если есть какие-то сомнения в верности моих действий…
– Нет, – отрезал Керн, не дослушав. – Никаких попечителей. Они и без того слишком часто обращали на тебя свое внимание, а этот случай уж тем паче не преминут повернуть совсем иным концом… Отчет о произошедшем, Гессе, ты как следует урежешь; о том, что и как случилось на берегу Везера, в нем не должно быть ни слова.
– Вальтер! – возмущенно задохнулся Райзе, и тот прикрикнул остерегающе:
– Густав! Сейчас я говорю. Не должно быть ни слова, Гессе; понял меня?.. Полный отчет ты предоставишь ректору своей академии; вот в святого Макария запрос будет отправлен, пусть вышлют кого-то, кто имеет доступ к вашим тайнам.
– К их тайнам? – Райзе оттолкнулся от стены, сделав два неверных шага вперед. – Единственная их тайна, Вальтер, это выгораживание своих детенышей – всегда, везде, в любых обстоятельствах, что бы они ни наворотили. Думаешь, кто-то скажет нам, когда выяснят, что он напортачил? Да ни словом не обмолвятся. Подумаешь, пристрелил кого-то из старых следователей; нам всем и без того в Конгрегации больше делать нечего, они скоро заменят каждого. Оно, может, даже и хорошо для них – освободилось место…
– Это неправда, сами же знаете… – почти просительно начал Бруно, и тот рявкнул, развернувшись к нему:
– А твоего мнения, Хоффмайер, никто не спрашивал!
– Не ори в моем присутствии в моей комнате, Густав, – медленно выговорил Керн.
– Отлично, – снизив голос до шепота, вытолкнул Райзе. – Правда в криках не нуждается. А знаешь, в чем правда? Никаких неизвестных нам с тобой знаний, с которыми он увязывал свои действия, не существует, пойми ты это; он попросту свихнулся на службе. В том правда, что он – псих. Девчонку свою спровадил на костер – не говорю, что зря, – но хоть бы вздохнул по этому поводу! А знаешь, отчего ему на всех плевать?
