– Н-да… – не сразу проронил тот, глядя в сторону. – А я-то полагал, что лет через пять станешь самым молодым обер-инквизитором в истории Кёльна…
– О, нет, – невесело усмехнулся Курт, – избавьте. Этого не дождетесь; лучше в курьеры.
– О, нет, – с той же унылой улыбкой повторил за ним Керн. – Храни Господь курьерскую службу… Ну, что ж, – посерьезнев, вздохнул начальник понуро. – В этом не стану на тебя давить. Твое решение, думай. Лишь напомню снова: если решишь остаться – я на твоей стороне. А сейчас скажу тебе то же, что и Густаву: убирайся из Друденхауса, и чтоб до завтрашнего утра я тебя не видел В постель, Гессе, ясна моя мысль? Думаю, в арсенале твоих хозяек наверняка найдутся какие-нибудь средства для твоего излечения. Одно, по крайней мере. Весьма старинное, весьма действенное – в распоряжении одной из них.
– От вас ли это слышу? – уточнил Курт с преувеличенным удивлением, и тот пожал плечами:
– Для пользы дела, как уже говорилось… гм… Свободен.
Глава 24
Секретом события, сопутствующие возвращению в Кёльн покидавших его служителей Друденхауса, оставались недолго, чего, собственно, и следовало ожидать, ибо не существовало в подлунном мире угрозы, могущей испугать магистратских солдат настолько, чтобы ведомая им информация немедленно не ушла в люди; Курт даже начал подумывать, что местная поговорка, гласящая что известное хотя бы двум студентам – известно всему городу, должна быть несколько подправлена, и лавры самых словоохотливых сплетников от поглотителей науки должны перейти к охранителям порядка. Однако в любом случае этот субботний день выявил бы все тайны, ибо отпевание в Кёльнском соборе и торжественное погребение инквизитора второго ранга событием рядовым не являлось и пройти незамеченным не могло.
Унылая по своей сути идея до поры скрыть смерть Ланца, как и арест чародея, в Друденхаусе обсуждалась – это дало бы бо́льшую свободу действий и оградило бы от необходимости объяснять горожанам что бы то ни было, однако даже самый строгий расчет и самая холодная логика не перевесили в этом споре. Инквизитора, отслужившего в этом городе без малого тридцать лет, погибшего при исполнении, зарыть по-тихому, словно издохшего пса, – для подобного непочтения причины должны были быть куда более серьезными, чем нежелание его сослуживцев вступать в пререкания с назойливыми обывателями. Посему это холодное октябрьское утро разбилось погребальным колокольным звоном, при звуках которого Курт болезненно стискивал зубы и невольно бросал взгляд под ноги, словно удостоверяясь, что вместо сухой пыльной поземки улицы города и впрямь покрыты мерзлым камнем…
С Райзе они не перемолвились ни словом со вчерашнего дня, когда тот, хлопнув дверью, вышел в пустой коридор Друденхауса. После довольно затянутой и слишком высокопарной, на его взгляд, церемонии Курт потихоньку ретировался, не подойдя к Марте и предоставив сослуживцу самому изыскивать слова, которые должны быть произнесены, но никак не желали идти на язык.
К допросам запертого в камере чародея Керн его пока не допускал, опасаясь неведомо чего; протоколы первых двух допросов, однако были предоставлены для прочтения и комментирования не только ему, но даже и подопечному. Бернхард говорил охотно, не требуя приложения к себе дополнительных мер давления, говорил много и даже чрезмерно; выдержками из Писаний он вскоре достал даже майстера обер-инквизитора, каковой, проведя наедине с арестованным около трех часов, после сам то и дело долго еще сбивался на обширное цитирование. По признанию чародея, его мирским занятием была художническая деятельность, обитал он в районе Штутгарта в собственном доме, каковой сейчас и были посланы проверить с помощью местного дознавателя служители Кёльнского Друденхауса.
До тех пор, пока не подтвердятся сведения о правдивости показаний, Керн приказал довольно неуравновешенного арестованного без нужды не теребить, а посему сегодня работы не предвиделось. Исполнять, однако, распоряжение начальства и проводить любую свободную минуту в постели, прихлебывая отвары и настойки, Курт не желал, не мог – безделье убивало, оставляя для мыслей слишком много времени и места в ничем не занятой голове; мысли же приходили различные, объединенные между собою лишь своей безрадостностью. Вчера, прежде чем выйти из рабочей комнаты Керна, уже предвидя ответ, он осведомился о том, случались ли исчезновения детей за время его отсутствия в городе. Когда тот молча ответил тяжелым взглядом, Курт вернулся к столу, усевшись уже без разрешения, и тихо потребовал: «Дайте список». Имя мальчишки Франца, посыльного в лавке кожевенного монополиста, стояло в поданном ему перечне первым среди четырех незнакомых…
Сразу после панихиды Мозер-старший попытался отловить майстера инквизитора при выходе; завидев решительно настроенного на разговор кожевенника, Курт, спрятавшись за людские спины, нырнул влево, под арку разрушенной древней церкви, и выскользнул в город. Как и многие горожане, пусть и несколько унятые казнью объявленного убийцы, тот не увязывал с сим козлом отпущения исчезновение своего сына и пропавших в последние ночи детей, справедливо разделяя эти события; от прочих Кёльнцев Штефана Мозера отличал лишь тот факт, что он имел право пусть не юридическое, но фактическое и негласное потребовать на свои вопросы немедленного и вразумительного ответа. Слухи о некоем арестованном, распространенные магистратскими служаками, мало-помалу расходились, однако Райзе с помощью агентов все еще умудрялся держать население города в относительном неведении и сравнительном спокойствии, ибо на кратком совещании у Керна решено было всевозможных объяснений на эту тему пока избегать и информацию, подаваемую горожанам, тщательно дозировать.
По улицам Курт шагал медленно, пытаясь развеять раздумья, наползающие друг на друга, как тучи, не оставляющие его ни на миг; и от мыслей этих голова казалась тяжелой, точно весовая гиря. Старые кварталы, куда он вышагал через полчаса, были сегодня на удивление многолюдны, да и «Кревинкель» оказался почти заполненным; поумерившие свои аппетиты в связи с убийствами и исчезновениями обитатели этих мест предпочитали даже не соваться в большой город без особой на то нужды.
– Самое время для работы, – ответив на нестройные и безрадостные приветствия, заметил Курт, бросив на свободный стол перчатки и приблизясь к стойке. – У собора толпа; бери – не хочу.
– Вот и не хотим, – откликнулся хозяин укоризненно. – Чтоб на похоронах твоего приятеля кошельки резать? Ты за кого нас держишь… Сегодня опять по делу или так, просто?
Курт вздохнул, тяжело опершись о потертую и потрескавшуюся деревянную доску стойки, и понуро кивнул:
– Налей.
В наполняющийся мутной жижей стакан он смотрел пристально, словно надеясь увидеть там, на темном дне, пресловутую истину; когда Бюшель остановился, налив до половины, кивнул снова:
– Полную.
Тот на миг замер, глядя на своего посетителя почти с состраданием, и, вздохнув, плеснул до краев, едва не перелив на стойку.
– Брось, Бекер, – пресек он строго, когда Курт потянулся к кошельку. – Сегодня за мой счет.
